Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман
Естественное дополнение к трусости – возвеличивание собственной персоны. Он обожал видеть себя героем злодейских историй. «Что Женя наделал! Грязь наделал!» (это означало полные штаны), «Просыпал сахар!», «Вот куда Женя забрался», – все это сообщалось в тоне восторженного хвастовства самому себе и окружающим. Ему было прекрасно известно, что мокрые и грязные штаны, просыпанный сахар и карабканье на трюмо заслуживают порицания, но одно другому не мешало. Ему ничего не стоило по какому-то поводу заявить, что он не любит дедушку. «За что же?» – «В штаны написал!» А раньше он хотел убить жука, инкриминировав ему ту же статью. Слово и дело были связаны слабо. Женя часто подбегал к канаве со своим кличем: «Вот куда Женя забрался!» – пока другие дети (некоторые младше его) там барахтались. Даже детворе это зрелище должно было казаться карикатурным. И на год позже он вел себя так же.
В городе он был совершенно спокоен: машины на мостовой, он на тротуаре, а на даче жался к обочине, заслышав шум за версту, начинал бормотать, как заклинание: «Отойди в сторону, отойди в сторону», – и все время кричал: «Дай мне руку». От этой привычки я старался его отучить: то совал ему в каждую руку по цветку, то сам брал что-нибудь, то отходил в сторону (худший метод: слезы и бег на месте), то отвлекал и кое-как ломал модель сиамских близнецов. Еще он требовал, чтобы я взял его за руку, когда он уставал, и тут я ему, конечно, не отказывал. Он ведь никогда не просился на руки (даже не знал, что такое бывает) и, выйдя из коляски в годовалом возрасте, ни разу к ней не вернулся, а вокруг нас даже четырехлетние дети почти не пользовались ногами.
С хвастовством сочеталась склонность к неожиданным выкрутасам. Играли мы как-то у пруда, и туда же подошла бабушка с трехлетней внучкой. Женя забегал взад-вперед с ведерком, выкрикивая: «Водичка», – и свое любимое: «Куда Женя пошел!» – потом изобразил, «как лягушка ходит», то есть прогулялся на корточках, и наконец затараторил: «Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота, за Кота Котовича, за Попа Поповича!» Девочка взирала на этот цирк с полнейшим равнодушием, а бабушке все очень понравилось. «Какой умный мальчик», – сказала она.
Зачем понадобились Кот Котович и все представление? Хотел себя показать! Это в неполных-то два с половиной года. Почти тогда же выяснилось (но этот эпизод я знаю по рассказам тещи), что Женя не только осознавал свое двуязычие, но и козырял им. Он бегал среди детей и кричал: «Car значит „машина“, lorry значит „грузовик“», – и тому подобное (тогда мы еще говорили lorry, а не truck). В маленьком ребенке мы узнаём себя, часто в пародийном качестве. Жене исполнилось шестнадцать месяцев, когда Ника подарила ему новую рубашку. Он откровенно ликовал и не хотел ее снимать. Вероятно, и в Никиной сорочке, и в других предметах нашей одежды имелось нечто, отвечавшее его эстетическим потребностям.
Дети немыслимы без любимых игрушек, и не всегда ясно, почему именно на них пал выбор. У Жени сразу за той сорочкой шла шапочка с помпоном. Он его все время нюхал, наверно, принимая за цветок (а к живым цветам долгое время оставался равнодушен, предпочитая листья и неказистые былинки), и всем совал под нос. Мы тоже нюхали и восхищались, так как без сопереживания он не мог прожить ни секунды. В ту пору он обожал взять какой-нибудь предмет и нес его показывать. Если никакой реакции не следовало, он призывно орал. Если я говорил: «Но, Женя, так ведь это твоя рыбка», – он крякал с интонацией, которая совершенно ясно расшифровывалась как: «А ты-то что подумал? Конечно, рыбка».
Обида, особенно часто связанная с инстинктом хозяина, обладателя, – предсказуемая реакция на несправедливость: отняли игрушку или еду – ребенок плачет или бросается в драку. Поучительнее наблюдать, как просыпается в малыше чувство собственного достоинства или, может быть, ущемленного самолюбия. Оно растет с возрастом, но его первые проявления видны на редкость рано. Однажды я ехал в пригородном поезде. Напротив меня девочка лет девяти и мальчик лет пяти-шести ели покупные пирожки с мясом. В какой-то момент у девочки оказался почти целый пирожок, а у мальчика – ничего. Бабушка сказала девочке: «Дай ему кусочек». Но девочка была умной и ответила: «Это моя порция. Я ем медленно, а он – быстро». Мальчик ударился в слезы, и сестра тут же пожалела его и стала совать кусочек. Но мальчик уткнулся в окно, плакал и отталкивал девочку. Она положила полпирожка рядом с ним, и он потом взял его.
Нечто сходное я заметил в Жене на исходе его второго года. Он играл какой-то бутылочкой – и трах ею о зеркало. Я в ужасе отобрал «игрушку». Начался рев. Я уже и сам был не рад, что отнял злополучную бутылку (чем бы дитя ни тешилось), и вернул ее: «На, на!» Но он ее не взял и точно так же отталкивал мою руку, как тот мальчуган в поезде. Я оставил бутылку поблизости, и, когда можно было спасти свою честь, то есть взять желанный предмет по доброй воле, не будучи никем к этому подстрекаемым, он его взял.
Впрочем, на таких вершинах морального совершенства мы оказывались нечасто. Типичнее была уже упомянутая дилемма буриданова осла. Незадолго до двухлетнего рубежа Женя мог сделать выбор (подчас вздорный): хочу слушать ту книгу, а не эту, хочу начать обед со второго блюда, а не с первого. Но бывало, что не хотелось жертвовать ничем. Например, я показывал ему две книги: «Кота в сапогах» (весьма ценимого Кота Котовича, которого я с листа переводил на английский) и натуральную английскую, присланную из самой Англии историю о красном паровозике (паровоз по-английски engine, энджин). Что будем читать? «Эдзя» (то есть engine). Но стоило мне дотронуться до переплета, раздавался крик: «Пысь!» (то есть Puss, «Кот в сапогах»), и так много раз. Начать чтение не удавалось: буриданов осел подыхал голодной смертью.
Женя был в состоянии сказать, что ему хочется, но не сделать выбор между двумя в равной мере соблазнительными возможностями. «Кто ты хочешь, чтобы укладывал тебя спать: мама или папа?» – «Папа». – «Хорошо». Ника собирается уходить. «Мама». Я поднимаюсь с дивана. «Папа». И так до бесконечности, и при любом варианте слезы. Поняв суть дела, мы навсегда отказались от альтернативных вопросов. Я уверен, что в педагогической литературе давно напечатано жирным шрифтом: «В общении с малышом избегайте слова „или“», – но тогда я полезной литературой пренебрег (не до того
