Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина
Отцом Элизабет был Иоганн Эрхард фон Кизов (1731–1797), уроженец Саарбрюкена, который осенью 1783 года был назначен русским агентом в Аугсбурге, где жили его родственники[93]. В бумагах, сопровождавших назначение Кизова, он именуется «иностранцем» (то есть российским подданным, в отличие от Клюпфеля, он не был), и указывается, что до возвращения на свою «первую родину», в Аугсбург, Кизов пятнадцать лет работал в Ревеле (Таллине) в качестве секретаря городской консистории и эконома Домского собора[94]. Помимо жалованья русского агента (оно составляло 600 рублей в год), Кизов имел и другие доходы. В 1786 году он унаследовал дело своего старшего брата Иоганна Георга (1718–1786) – известного аугсбургского фармацевта, изобретшего и запатентовавшего весьма популярную тогда и приносившую немалую прибыль «Живительную эссенцию Кизова».
Иоганн Эрхард Кизов был связан с Россией в течение многих лет еще до официального поступления на русскую службу. Еще в 1773 году он основал в Ревеле масонскую ложу «Исида» (Isis), посетив перед этим Петербург и войдя в контакт с местными масонами[95]. Работая русским торговым агентом в Аугсбурге, он не только обеспечивал торговые связи местных предпринимателей с Россией, но и способствовал приглашению в Россию ценных специалистов[96]. В 1795 и 1796 годах Кизов значился в должности русского агента, исполнявшего обязанности консула, и имел чин коллежского асессора[97]. Потому его связь с Клюпфелем выглядит совершенно естественной: они являлись в определенной мере сослуживцами и, вероятно, были лично знакомы. Скорее всего, состоятельный торговец Кизов оплачивал пансион своей дочери в доме небогатого дипломата Клюпфеля, так что ее пребывание там оказалось на пользу обеим семьям.
Возможно, отправка юной Элизабет в Вену могла быть вызвана не только заботой о ее образовании и приобщении к светской жизни, но и тревожными внешнеполитическими обстоятельствами. Когда Кизов получал в 1783 году патент русского агента, подразумевалось, что он будет способствовать торговым связям вольного имперского города Аугсбурга с Россией, а также подробно описывать в своих депешах местные новости и «недреманным оком охранять интересы Ее Императорского Величества, противное оным отвращать, всякие происходящие иногда не основательные разглашения опровергать, и доносить сюда неукоснительно»[98]. Однако после 1792 года, когда начались военные действия Австрии, Пруссии и некоторых мелких немецких государств против французов, пространные депеши Кизова превратились в сводки с фронтов. После того как летом 1796 года генерал Моро перешел через Дунай, Аугсбург оказался под непосредственной угрозой захвата. В этих условиях Вена выглядела более безопасным местом, тем более что Клюпфель обладал дипломатическим иммунитетом.
Благодаря этому аугсбургскому сюжету пересекаются две линии в венском окружении Бетховена: музыкальная (семьи Штейн и Штрейхер) и дипломатическая (русский агент Кизов и советник русского посольства Клюпфель).
Семья Штейн пользовалась широкой известностью, причем не только в Аугсбурге: фортепиано, производимые Иоганном Андреасом Штейном (1728–1792), высоко ценились и в Вене; об одном из таких инструментов восторженно отзывался Моцарт, который, бывая в доме Штейна, познакомился с его дочерью Нанеттой, пианисткой-вундеркиндом (но игра восьмилетней девочки тогда не сильно его впечатлила)[99]. Концертирующей пианисткой Нанетта так и не стала, однако ей было суждено сделаться чем-то большим: после смерти отца она унаследовала его фабрику и стала главой фирмы, переместившейся в Вену и получившей название «Нанетта Штрейхер». В 1794 году она вышла замуж за Иоганна Андреаса Штрейхера (1761–1833) и сменила фамилию. Штрейхер всячески помогал супруге в семейном бизнесе, занимаясь также преподаванием музыки. Бетховен дружил с обоими супругами с юных лет и практически до конца своей жизни; Штрейхеры прислушивались к его советам и пожеланиям, совершенствуя свои инструменты.
События, о которых поведала Нолю фрау Бернхард, относились к 1796 году. «Однажды, – рассказывала она, – ее учитель, тогда еще мало кому известный, принес ей вещи, которые, по его словам, не желала играть ни одна из молодых дам, которым он давал уроки, поскольку им эти вещи показались слишком трудными и непонятными. Не соблазнилась бы она попробовать сыграть их? То были первые фортепианные сонаты Бетховена [ор. 2], вышедшие в свет в марте 1796 года у [Доменико] Артариа в Вене. Девочке показалось, что она сможет их осилить, и вскоре она разучила также и другие фортепианные произведения молодого маэстро, причем столь успешно, что ее стали приглашать выступить на музыкальных собраниях у Лихновского и Разумовского»[100].
После одного из таких выступлений 13-летней Элизабет фон Кизов Бетховен написал восторженное письмо Штрейхеру: «Ваша маленькая ученица, дорогой Штрейхер, – не говоря уже о том, что на моих глазах выступили слезы, когда она играла мое Adagio, – привела меня поистине в изумление. <…> Поверьте, дорогой мой Штрейхер, я впервые испытывал удовольствие от прослушивания своего терцета, и право же, это побудит меня писать для фортепиано больше, нежели доныне. Если даже хоть немногим моя музыка понятна, то это меня удовлетворяет. <…> Попутно замечу, что Вы можете позволить своей маленькой ученице играть где угодно, и, между нами говоря, многих из наших банальных, но чванливых шарманщиков она заставит натерпеться стыда. Еще одно. Не покажется ли Вам неуместным, любезный Штрейхер, если и я приму кое-какое участие в ее образовании, – или, вернее, если я тоже позабочусь о ее успехах?»[101]
В письме Бетховена речь шла, очевидно, об исполнении Элизабет фон Кизов фортепианной партии в одном из его Трио ор. 1, опубликованных годом ранее, – вероятно, первого, Es-dur, поскольку именно в нем медленная часть обозначена темпом Adagio. С учетом того, сколь неохотно Бетховен занимался преподаванием, его добровольно высказанное желание присоединиться к Штрейхеру в пестовании таланта юной пианистки выглядит совершенно необычным. Штрейхер, очевидно, получал плату за уроки от отца девочки (напрямую или через посредничество Клюпфеля), Бетховен же, вовсе не пытаясь переманить к себе его ученицу, заботился о ее музыкальном развитии иначе – как именно, она также рассказала Людвигу Нолю, признавшись попутно в своем давнем детском легкомыслии, не позволившем ей понять, с кем она, собственно, имела дело. Бетховен, говорила она, «настолько ценил ее талант, что постоянно посылал ей экземпляры своих новых фортепианных сочинений, едва они выходили из печати, и сопровождал их короткими, по большей части шутливыми записками, наподобие тех, что нам уже известны. К сожалению, ни одна из этих записок не сохранилась. По словам старой дамы, в доме тогда бывало так много красивых русских офицеров, что невзрачный с виду Бетховен не производил на нее никакого впечатления. Тем не менее она часто встречалась с молодым маэстро. Ведь господин фон Клюпфель был тоже очень музыкален, и Бетховен часто играл там часами,
