Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл
Раньше Диана уже страдала от депрессии и проводила день за днем в мрачном необъяснимом безразличии. Теперь же горе отравляло ее, как яд, и «мерзкое уныние» не давало ни спать, ни концентрироваться на работе. Даже Дафф не мог ей помочь. В конце концов он убедил ее рассказать, почему смерть Рэймонда так глубоко ее ранила, и был «тронут и поражен», узнав, что Диана втайне была в него влюблена. Он тоже обожал Рэймонда, но теперь к сочувствию неизбежно примешивалась ревность и обида.
Он эмоционально отдалился, резко замечал, что от горя Диана стала выглядеть «усталой и измученной», ему надоело терпеть ее сексуальную холодность. В голове мелькали мучительные догадки – позволяла ли она Рэймонду ласки, в которых ему отказывала? Она неуклюже пыталась заверить его, что «из живых» любит его больше всех, но он злился. Откуда ему знать, что это правда, дразнил ее он, раз она отказывала ему в том, чего он сильнее всего желал?
На самом деле, они проводили вдвоем еще больше времени, чем раньше: ужинали в небольшой квартире Даффа на Сент-Джеймс-стрит, гуляли по лондонским улицам, ездили за город на пикники, еду для которых заботливо готовила Диана. Но часто случались ссоры, и день оказывался испорчен; к середине ноября Диана решила, что им лучше больше не встречаться. «Дафф, дорогой, мне совсем не нравится, что ты больше не соглашаешься терпеть мое переменчивое настроение и усталость. Ты даже не позволяешь мне спокойно полежать, постоянно злишься из-за той малости, в которой я тебе отказываю».
Вскоре они помирились, но их перепалки не прекратились. Дафф проиграл 170 фунтов за одну партию в баккару, и Диана в отчаянии заявила, что это конец, «их отношения уже никогда не будут прежними». Патрик Шоу-Стюарт все еще был настроен на ней жениться, и Диана согласно пожала плечами, решив, что Дафф, вероятно, уже влюбился в другую.
Но в июне 1917 года они с Дианой внезапно сблизились пуще прежнего. Ряды британской армии истощились, и в стране ввели всеобщую мобилизацию: призывали даже госслужащих, прежде имевших иммунитет. Дафф оказался в их числе и, узнав об этом, невольно ощутил безудержное волнение. Пока другие сражались и умирали, он сидел за столом в кабинете и втайне мечтал «о том же опыте и приключениях, которые пережили все вокруг». Но несмотря на радость, он понимал, что шансы не в его пользу и, возможно, они с Дианой больше никогда не увидятся; любовь и нежность к ней всколыхнулись в его сердце. Что до Дианы, страх потерять Даффа затмил горе по Рэймонду, от которого она пока не оправилась. Привыкшая вести чудовищные расчеты, она принялась лихорадочно считать, сколько времени им осталось. «Я знала, что его ненадолго отправят в кадетский тренировочный колледж. Мы будем видеться реже, а потом он уедет во Францию. Если повезет, мы пару раз увидимся во время увольнительных, а потом уже никогда, никогда, никогда». Опасаясь за свое собственное психическое состояние, если вдруг его потеряет – а она не сомневалась, что так и будет, – она писала: «Кто позаботится, чтобы я не сошла с ума?»
В итоге Даффа отправили на фронт через целых девять месяцев. Двадцать восьмого апреля он с другими новобранцами гренадерского полка покинул казармы Челси и промаршировал до вокзала Ватерлоо. Диана храбрилась и написала ему письмо, в котором описывала слезы «великой гордости, свидетельство моей нерушимой любви» и добавляла, что «восхищается его славным духом». Оставшись в Лондоне, она ощущала «апатию и сломленность» и ждала его первых писем из Франции.
Война стала «слепым смертельным колесом, которому не было ни начала, ни конца». Целое поколение сгинуло на поле брани, причем многие даже не понимали, ради чего (среди одних лишь работников поместья Ратленд на фронте погибли более двухсот человек). Каждый день звучали горны, вестники военных похорон, а в больших городах, подвергшихся вражеским бомбардировкам, особенно в Лондоне, на каждом углу можно было встретить стихийные мемориалы погибшим гражданским.
В начале войны немцы сбрасывали бомбы с цеппелинов; разрушения были ужасающими, но точечными. У знакомых Дианы было принято с началом бомбежек «поднимать бокал и смеяться как можно громче, чтобы их (бомбежек) было не слышно». Ставшие свидетелями авианалета даже отчасти этим гордились. С безопасного расстояния зрелище действительно казалось завораживающим: прожекторы выхватывали из темноты гигантские серебристые летательные аппараты; раздавался треск, взрыв, и внезапно вспыхивало пламя. Потом налеты стали реже, но появились новые немецкие истребители, «Готы» и «Гиганты»; они несли более опасный груз. В сентябре 1917 года Диана вернулась на Арлингтон-стрит и обнаружила, что все окна выбиты, а «в десяти ярдах от дома, в парке, зияет кратер размером с половину теннисного корта». В мае 1918-го она попала в авианалет, и в этот раз ей уже не хотелось смеяться. Она провела в толпе испуганных незнакомцев три кошмарных часа; «от грохота очередей из орудий ПВО на Лондонском мосту дрожали кости, а в темноте проносили жертв – мертвых и покалеченных».
На четвертый год Диане стало казаться, что война обезобразила Англию. После комендантского часа темные улицы стали пристанищем всякого рода «грабежа и порока». Противников войны «по соображениям совести» всегда держали на мушке, но теперь в потенциальные предатели грозились попасть гомосексуалы, художники-авангардисты, поэты и любые иностранцы. Приняли суровые законы против иностранных граждан: Рудольфа Стулика, австрийца и хозяина ресторана «Эйфелева башня», отправили в лагерь для интернированных, а подруга Даффа певица Ольга Линн, немка, урожденная Ловенталь, жила в постоянном страхе депортации.
В этой гнетущей атмосфере Ноэль Пембертон Биллинг опубликовал свое заявление, в котором говорилось, что группа распутных аристократов, художников, евреев, интеллектуалов и последовательниц Мод Аллан и ее «культа клитора» выбраны немецкой разведкой целями для шантажа и являются потенциальными предателями и шпионами. Разразился скандал. Мод Аллан подала на Биллинга в суд за клевету, а многие знакомые Дианы испугались, что их имена есть в списке. Диана тоже получила письмо с угрозами от человека, который утверждал, что у него есть против нее компромат «относительно одного дела, которое теперь стало достоянием общественности».
Пятого июня она рассказала о случившемся Даффу и даже смогла мрачно пошутить на эту тему. Герцогиня не сомневалась в невиновности Аллан: «Она верна себе и не верит, что женщина может быть порочной». Доложила она о еще одном комичном случае: «Лорд Албемарл зашел в джентльменский клуб и сказал: “Кто такой этот Клитор, о котором все
