Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл
Дафф обожал женщин и хорошо их понимал, так как был очень близок с матерью и сестрой. Он также гордился своими сексуальными похождениями и способностью одновременно крутить интрижки с девицей из кордебалета, титулованной дамой и женой известного художника. Но он давно твердил, что его идеалом была Диана, и еще до войны писал ей шутливые сентиментальные письма, в которых называл себя ее верным трубадуром: «Что до того, смогу ли я полюбить вас больше всех на свете – боюсь, это будет слишком просто. Я даже боюсь, что, если это случится, вы окажетесь жестоки и не смилуетесь надо мной».
Двадцать третьего июня 1914 года Диана получила от него очередное оригинальное послание, которое заканчивалось прощанием, оказавшимся, увы, пророческим, хотя тогда Дафф об этом не догадывался: «До встречи, дорогая, – надеюсь, все, кого ты любишь больше меня, очень скоро умрут».
Смерть всех, кого Диана «любила больше», действительно не заставила себя ждать: ребята, с которыми она танцевала и флиртовала до войны, один за другим погибали на фронте или получали тяжелые ранения. Дафф всегда был рядом и утешал ее, и вскоре она поняла, что не может без него обходиться. Он относился к ней с большой нежностью и в 1916 году написал: «Твое милое личико сегодня казалось таким грустным и осунувшимся… Мне захотелось остаться с тобой наедине и признаться, как сильно я тебя люблю». Он обнаружил, что пылкая страсть первых лет знакомства перерастает в более взрослую привязанность. В марте они вместе ходили в собор Святого Павла и Вестминстерское аббатство; позже Дафф написал в дневнике, что Диана открыла его воображению «многое, чего он раньше не замечал… Находиться рядом с Дианой – неописуемое удовольствие».
Диана по-прежнему тосковала по Рэймонду, но постепенно начала влюбляться и в Даффа. Ее очаровывали даже его дурные привычки. Он злоупотреблял спиртным, играл в азартные игры и был неисправимым бабником, но ей нравилось скандалить с ним из-за этих его недостатков: после подобных ссор она испытывала приятное облегчение. Иногда ее тревожило, что ей не хватает пылкости, что она неспособна на глубокие чувства. Даже в моменты самых ожесточенных перепалок с матерью она редко кричала и хлопала дверью. Но когда они ссорились с Даффом, ее эмоции вырывались наружу бушующим чистым потоком, и это приносило ей удовлетворение; во время одной такой ссоры в 1915 году она даже ударила его и рассекла ему губу.
Безумство этой сцены ее возбудило, и еще сильнее возбудило последующее примирение. В общении с людьми Диана часто боялась, что ее вынудят открыться; детский страх показаться скучной и поверхностной до сих пор не давал ей покоя, и в обществе она предпочитала играть роль. Однако общаясь с Даффом, она не испытывала стеснения и ощущала уверенность в своей сексуальности, что случалось редко. Было очевидно, что он желает сближения с ней, но он никогда не навязывался, и это ее раскрепощало. Однажды он зашел к ней в комнату, когда она одевалась, готовясь к участию в «живых картинах» – популярном развлечении военных лет, когда красивые молодые женщины позировали в театральных костюмах и собирали деньги на фронтовые нужды. На Диане был расшитый кокошник и жемчужное ожерелье; Дафф попросил ее расстегнуть лиф платья, чтобы полюбоваться ею во всей красе в полураздетом виде, и она устроила ему спектакль, достойный Мод Аллан.
Подобное сочетание целомудрия и кокетства казалось Даффу очень соблазнительным. «Она… понимает смысл игры и знает правила… Самые сладкие любовные игры – те, после которых уходишь голодным», – писал он. Не замечая собственных двойных стандартов, он отмечал, что ее игра в «холодно – горячо» поддерживала остроту его чувств. Женщины, допускавшие его «чрезмерно близко», неизбежно вызывали у него «презрение и отвращение».
Диана была благодарна Даффу за такт, но начинала тревожиться из-за своей осторожности и неопытности. У нее складывалось впечатление, что ей не хватало романтичности и открытости, особенно по сравнению с поведением некоторых ее подруг. Две ее близких подруги – Айрис Три и Нэнси Кунард – использовали войну как предлог, чтобы отбросить все социальные ограничения. Они были на несколько лет ее моложе, но общались с самой бесшабашной компанией, завсегдатаями «Кафе Рояль» и ресторана «Эйфелева башня» в Сохо. Они арендовали секретную квартиру в богемном квартале Фицровия и там устраивали безумные вечеринки; их часто видели в обществе незнакомых мужчин и поговаривали, что они предаются с ними безрассудным развлечениям.
Поведение подруг отчасти раздражало Диану, она считала его наивным максимализмом. Она побывала в квартире у девушек, и та потрясла ее своей убогостью: незаправленные кровати, пол, заваленный мусором, оставшимся после вечеринок, – пустыми бутылками от шампанского с отбитым горлышком, чтобы не мучиться с пробками; переполненными пепельницами. В ванной были следы крови, спермы и рвоты. Но количество любовников Нэнси и Айрис ее впечатлило, хотя она и не желала себе в этом признаваться. «Они намного смелее меня: не упускают ни одного шанса и не жуя глотают любое угощение независимо от его вкуса; они очень счастливы, а я голодаю, колеблюсь и сдерживаю все импульсы, боясь упасть со своего ледяного пьедестала». Рядом с ними она чувствовала себя аномалией и вообще старухой. Ей казалось, что другая, более пылкая женщина давно бы ответила на притязания Даффа. Другая не упустила бы шанса и занялась любовью с Рэймондом в Фолкстоне.
Этот шанс был упущен навсегда: 15 сентября 1916 года в битве на Сомме, выводя свой отряд из блиндажа, Рэймонд получил смертельное ранение. Он стал одним из сотен тысяч погибших в самом кровопролитном и бесплодном сражении того лета. Женщины по всей Европе получали письма и телеграммы, в которых сообщалось о смерти их мужей, сыновей и возлюбленных. Но Диана могла думать лишь о Рэймонде. Ее горе было невыносимым. «Мысли крутятся так быстро, кричат вновь и вновь – Рэймонда убили, моего чудесного Рэймонда убили!» Когда
