Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
На другой день в камеру втолкнули городского мужчину, рабочего-грузчика лет сорока, среднего роста, широкоплечего, с загрубелой кожей рук и лица, и его так же, как и дедушку земли русской, обступили с расспросами: «За что?!» Вместо ответа он сказал: «Эх, братцы, меня расстреляют!» — «Да нет, не расстреляют, говорят, без Москвы теперь не расстреливают, ты успокойся! Расскажи-ка нам, за что?»
«Работал я на Волге грузчиком. После получки выпили артелью, а тут на мою беду на нашем дворе, где я живу в подвале, встретился мне партиец-коммунист, что занял ту квартиру, что мне предназначалась месткомом, а я остался с семьей в подвале через него, вот дернула меня нелегкая спьяна поругаться с ним за его подлость, и что будто спьяна я сказал ему, что таких коммунистов убивать надо; он заявил в МГБ, перевернул мои слова так, что будто всех коммунистов убивать надо. Мне так следователь МГБ и сказал, что меня приговорят к расстрелу, как за террористические высказывания. Расстреляют меня, братцы!» — «Да нет, нет», — начали его успокаивать всей камерой, Москва, мол, не допустит, заменит тюрьмой и концлагерями. Каждый старался его в этом уверить, чтоб облегчить его душевные мучения, но грузчик мало верил нашим словам. Всю ночь он вздыхал, вставал и ложился, и опять вставал и горестно вздыхал — он видел смерть.
Утром в восемь часов надзиратель через форточку камерной двери объявил шестнадцати заключенным, в том числе Ивану Ивановичу, чтоб сегодня после завтрака собрались без вещей на суд. Иван Иванович знал, что суд будет по пятьдесят восьмой статье закрытый и что суд даст срок на всю катушку — на десять лет, что суд будет, как и всегда, профанацией и издевательством, инсценировкой, выполняющей волю царя марксидов и его МГБ. Будут судить за то, за что ни в одной современной европейской стране не судят, ни за книги, ни за критические суждения. Иван Иванович знал, но состояние возбужденности нарастало с каждым часом. Значит, завтра проштемпелюют на бумаге десять лет тюрьмы и концлагерей. Ведь объявили же шпионами и контрреволюционерами и расстреляли Бухарина, Рыкова, Кнорина, Пятакова, Шляпникова, Тухачевского, Блюхера, Якира, Кирова (а Троцкого наемники убили в Мексике), Гамарника и многое множество центральных и областных, районных и сельских, партийных и беспартийных, гражданских, политических и военных соратников марксидов, ленинцев и не ленинцев, ибо маньяк и шизофреник царь Иосиф Джугашвили видел в них конкурентов и претендентов на свою власть. Но Иван Иванович еще не знал: палачи МГБ на шемякинском судилище подвели его под статью расстрела, и только мужество и честность чеха Иоганна Кроля предотвратили его расстрел.
В ночь перед судом Ивану Ивановичу запомнился сон. В полумраке желто-коричневого заката солнечного света шли на крутую гору Иван Иванович и его умерший отец за огромнейшим возом соломы. Лошадь медленно, тяжело везла воз и вывезла на вершину крутой горы… «Подъем!» — закричал надзиратель, и Иван Иванович проснулся и стал собираться на судилище. В десять часов утра подъехала машина «черный ворон» и отвезла шестнадцать человек в областной суд через черный ход со двора здания суда.
До вызова в суд заключенных поместили в общую предварительную камеру в здании суда. Когда ввели Ивана Ивановича, то в камере находилось более тридцати человек, которых в десять часов утра начали разводить по судебным кабинетам. Среди заключенных находилась одна молодая женщина лет 27 из села Алексеевка, что за Кинелем. Она рассказала, почему оказалась арестованной: «Я провожала мужа, мобилизованного на фронт, на станции Алексеевка. Много тут было односельчан, провожавших своих родных на фронт. Я говорила с другими, что наших мужей забирают, а молодого мордастого председателя колхоза и других партийцев не берут, а они только пьянствуют, гуляют да по вдовам и солдаткам слоняются, под подолы им заглядывают, а наших мужей на фронт отправляют. На второй день меня арестовали и обвинили в антисоветской агитации. Оказывается, среди провожающих шпионили агенты МГБ. Дома осталось двое детей под надзором соседней старухи, а муж на фронте». Разговор ее прервал явившийся за ней на суд охранник. Начали вызывать и уводить других заключенных по судебным кабинетам. Через двадцать минут женщину из Алексеевки привели к нам же в камеру после суда и приговора. Вошла она с лицом белее снега и едва держалась на ногах и тихо, упавшим голосом сказала: «Дали десять лет, а прокурор требовал расстрела», — и в обмороке упала на пол камеры. Явились охранники и унесли ее из камеры. Итак, мужа на фронт на защиту Советской власти, жену на десять лет в тюрьму и концлагеря, а двоих малолетних детей по миру.
В камеру пришел к Ивану Ивановичу казенный защитник. «Кто из вас Иванов Иван Иванович?» — «Это я!» — «Хотите вы иметь меня на суде защитником?» — «Да, если это необходимо по суду», — и тут же про себя: «Если ты, защитник, будешь меня защищать, оправдывать, то ведь и тебя самого рядом со мной посадят».
Часа через два ввели Ивана Ивановича в судебную небольшую комнату, с двумя окнами во двор судебного здания. У окна небольшой стол,
