Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
Добросердечная безумица была в восторге и даже тут усмотрела знак благоволения Селениса. Мы условились, что я приеду к ней весной следующего года для задуманного превращения ее в мужчину.
Все было готово, и на другой день мы выехали, я с мадам д’Юрфэ в карете, а Кортичелли, ее мать и две камеристки – во втором экипаже. По прибытии в Безансон я расстался с маркизой и направился вместе с матерью и дочкой по женевской дороге. В Женеве я, по своему обыкновению, остановился в «Весах».
За всю дорогу я не только не сказал ни слова своим спутницам, но не удостоил их даже взглядом. Обедали они вместе со слугой, нанятым мною по рекомендации г-на Шаумбурга. Я просил знакомого банкира найти для меня возницу, который взялся бы доставить в Турин этих двух женщин. Одновременно я положил у него пятьдесят луидоров и взял вексель на туринский банк.
Возвратившись в гостиницу, я написал кавалеру Раиберти и отправил ему полученный вексель. В своем письме я сообщал, что к нему явится одна болонская танцовщица вместе с матерью и моими рекомендациями, и просил поместить их за мой счет на пансион в добропорядочном доме. Также я просил его доставить ей ангажемент, хотя бы и бесплатный, но одновременно предупредить от моего имени, что если мне станет известно о ее дурном поведении, то она лишится моего покровительства.
На следующий день явился возница и объявил о своей готовности ехать сразу после обеда. Я позвал обеих Кортичелли и в их присутствии обратился к нему: «Вот те две особы, которые поручаются вашему попечению. Вы получите от них деньги по прибытии с багажом в Турин через четыре дня, как это оговорено в контракте, один список коего находится у вас, а другой – у них».
Через час начали запрягать лошадей. Кортичелли заливалась слезами. У меня не достало жестокости отправить ее без некоторого утешения. Впрочем, она и так была достаточно наказана. Я посадил ее с собой обедать и вручил рекомендательные письма для синьора Раиберти, а также двадцать пять луидоров, из коих восемь предназначались вознице. Она просила у меня сундук с тремя платьями и отменно красивой пелеринкой, которые подарила ей мадам д’Юрфэ, однако я отвечал, что поговорим об этом в Турине. О шкатулке уже не было и речи, а ее слезы нисколько меня не разжалобили. Я отправлял ее с куда большим имуществом, чем она привезла из Праги, – у нее появились роскошные наряды, красивое белье, украшения и подаренные мною дорогие часы. Все это стоило много дороже, чем она заслуживала. При расставании я отвел ее к экипажу, и отнюдь не ради этикета, а дабы еще раз поручить заботам возницы. Когда они уехали, я почувствовал, что избавился от тяжкого груза.
Я получил два письма от синьора Раиберти, в которых сообщалось, что он исполнил мои инструкции касательно Кортичелли и что она должна получить ангажемент на карнавал в качестве первой фигурантки. Теперь уже не оставалось никаких дел в Женеве, а мадам д’Юрфэ, согласно нашему уговору, ждала меня в Лионе.
Отправился я рано утром и на следующий день уже достиг сего города. Однако мадам д’Юрфэ там не оказалось – она поехала в Бресс, где у нее было имение. В оставленном письме она выражала желание видеть меня, и я без промедления поспешил вслед за нею. Встреченный обыкновенной ее любезностью, я, не отлагая, заявил, что должен ехать в Турин, где буду дожидаться Фредерико Гвальдо, главу Ордена Креста и Розы, и при посредстве оракула передал ей, что он прибудет вместе со мной в Марсель, и тогда исполнятся все ее желания. Оракул также не советовал помышлять о Париже ранее этой встречи, а дожидаться известий от меня здесь, в Лионе.
По возвращении в сей город мадам д’Юрфэ понадобилось пятнадцать дней, чтобы изыскать пятьдесят тысяч франков, необходимые для моего путешествия. Она также отдала мне три платья, обещанные Ласкарис, которые, впрочем, Кортичелли так и не увидела. Одно из них, отделанное соболиным мехом, было совершенно исключительной красоты. Я выехал из Лиона с княжеской роскошью и направился в Турин, где меня должен был ждать тот самый Гвальдо, бывший на самом деле ни кем иным, как обманщиком Асканио Погомассом, коего я выписал из Берна, полагая, что легко смогу заставить сего фигляра играть нужную мне роль. Как увидит читатель, я жестоко заблуждался.
Когда я подъезжал к Турину, в Риволи меня встретила Кортичелли, которую кавалер Раиберти упредил о моем приезде. Она вручила мне письмо этого обязательного человека, где был указан нанятый им для меня дом, ибо я не желал останавливаться в гостинице. Сделавшаяся послушной как овечка, Кортичелли покинула меня при въезде в город. Я обещал навестить ее и поспешил на свою квартиру, оказавшуюся удобной во всех отношениях.
Любезный кавалер Раиберти не замедлил нанести мне визит и, сделав отчет в деньгах, потраченных на Кортичелли, возвратил оставшееся. Я сказал ему:
– Я совершенно не стеснен в средствах и намереваюсь возможно чаще приглашать к себе и угощать моих друзей. Не найдется ли у вас хорошего повара?
– У меня есть истинный артист кулинарного художества, вы можете взять его хоть сегодня.
– Вы не человек, а золото, синьор кавалер! Договоритесь с этим маэстро, но предупредите, что на меня трудно угодить.
– Вам уместно сделать визит графу Аглие, – посоветовал мне Раиберти, – он уже знает, что вы содержите Кортичелли, и я должен сообщить вам, что дама Пиаченца, у коей она остановилась, имеет формальное распоряжение не оставлять вас наедине с нею.
Сей приказ показался мне весьма забавным, но поскольку я уже был равнодушен к Кортичелли, то нимало не огорчился, тогда как достойный кавалер, полагавший меня влюбленным, выражал своим видом искреннее соболезнование.
– Ее поведение здесь, – сообщил он, – вполне безупречно.
– Я рад слышать это.
– Вы могли бы устроить так, чтобы она взяла несколько уроков у балетмейстера Дюпре, который тогда непременно поставит ее в карнавальное па-де-де.
Я обещал сему милейшему человеку во всем следовать его советам и сразу же отправился к викарию. Этот последний принял меня весьма любезно и даже поздравил с возвращением в Турин, после чего улыбаясь сказал:
– Должен предупредить вас, что мне известно о вашей танцовщице. Однако же честная женщина, у которой она живет на пансионе, имеет строжайшее предписание не допускать никаких визитов без своего присутствия.
– Это доставляет мне величайшее
