Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Теперь, сударь, вы должны уступить.
– Мадам, если бы я мог надеяться доставить вам удовольствие, то сразу же взял бы назад пари и отказался от всего остального.
Эти слова, произнесенные с претензией на галантность, вывели д’Энтрага из себя, и он с сердцем сказал, что он не встанет с места, пока один из нас не лишится жизни.
– Вот видите, милая дама, – продолжал я, нежно посмотрев на нее, что в моем состоянии было, вероятно, не очень выразительно, – здесь самый несговорчивый отнюдь не я.
Нам подали бульон, но д’Энтрагу, находившемуся в последнем градусе слабости, сделалось так плохо после первого же глотка, что он покрылся потом, несколько раз дернулся и потерял сознание. Его поспешили унести. Я же дал маркеру, который не спал сорок два часа, шесть луидоров и, положив в карман золото, вместо того чтобы отправиться спать, пошел к аптекарю и принял небольшую дозу рвотного. Затем улегся в постель и проспал несколько часов, а в три часа пополудни обедал с отменным аппетитом.
Через восемь или десять дней я, дабы сделать приятное мадам д’Юрфэ, повез ее вместе с самозванной Ласкарис в Базель. Мы остановились у знаменитого Имхофа, который старался изо всех сил разорить нас. Мы задержались бы там на некоторое время, если бы не один случай, рассердивший меня и заставивший ускорить наш отъезд.
Дабы не обрекать себя на воздержание, я вынужден был снисходительнее отнестись к Кортичелли, и когда после ужина с этой ветреницей и мадам д’Юрфэ мы возвращались домой, я проводил у нее ночь. Но если случалось приходить поздно, а бывало это довольно часто, я спал один в своей комнате, а мошенница – в своей, рядом со спальней матери, через которую надо было непременно пройти, чтобы попасть к дочке.
Однажды, вернувшись в час пополуночи и не чувствуя желания засыпать, я надел халат, взял свечу и отправился к моей красавице. Против обыкновения, дверь в комнату синьоры Лауры оказалась приоткрытой, и когда я уже собирался войти, старуха выставила руки, схватила меня за полы и стала умолять не идти дальше.
– Почему же?
– Она весь вечер очень плохо себя чувствовала, и ей нужен сон.
– Прекрасно, я тоже сосну.
С этими словами я оттолкнул старуху и вошел. Красавицу я нашел лежащей рядом с какой-то укутанной в одеяло фигурой. Посмотрев с минуту на сию картину, я принялся хохотать и, усевшись на постель, спросил у Кортичелли, кто этот счастливый смертный, которого мне предстоит выкинуть в окно. Тут же на стуле лежал камзол, панталоны, шляпа и трость. В карманах у меня были надежные пистолеты, и я мог ничего не бояться. Девица вся дрожала и со слезами умоляла меня простить ее.
– Это один молодой господин, я даже не знаю, как его зовут.
– Не знаешь, как его зовут, мошенница? Так он сам скажет мне.
Тут я вынул пистолет и рывком обнажил дятла, забравшегося ко мне в гнездо. Передо мной был маленький Адам, совершенно голый, так же как и сама хозяйка постели. Он повернулся ко мне спиной и хотел достать свою рубашку, но дуло моего пистолета убедило его оставаться недвижимым.
– Позвольте спросить, прекрасный незнакомец, кто вы?
– Я граф Б., базельский каноник.
– А тут вы тоже занимаетесь духовными делами?
– О, сударь, совсем нет. Прошу вас, простите меня и мадам тоже. Виноват один я, графиня совершенно безгрешна.
У меня было превосходное настроение, и я не только не рассердился, но с трудом сдерживал смех. Сие зрелище, благодаря своей комичности и сладострастию, показалось мне даже привлекательным. Сочетание этих двух голых тел рождало вожделение, и я с четверть часа молча созерцал их, лишь с трудом отказавшись от мысли присоединиться к ним. Меня удерживало только опасение, что каноник не сумеет достойно сыграть подобную роль. Ну, а Кортичелли обладала счастливым даром без промедления переходить от слез к смеху и всегда была готова разыграть любую пьесу. Не сомневаясь, что ни один из них не догадался о моих мыслях, я встал и велел канонику одеться.
– Это дело должно умереть между нами. Сейчас мы пойдем шагов за двести отсюда и будем стреляться в упор из этих пистолетов.
– О, сударь, вы отведете меня, куда вам угодно, и убьете, если пожелаете, ибо я не создан для того, чтобы драться.
– Значит, вы трус, согласный получать палочные удары?
– Как вам будет угодно, сударь, но любовь ослепила меня. Я вошел в эту комнату лишь четверть часа назад. Мадам и ее компаньонка спали. Вы появились, когда я только снимал рубашку. А до сей минуты мне ни разу не довелось быть перед лицом этого ангела.
– А уж это, – с живостью поддержала его сама потаскушка, – истинно, как Святое Евангелие.
Тем временем несчастный каноник кое-как натянул свои одежды.
– Следуйте за мной, сударь, – ледяным тоном приказал я и повел его к себе в комнату. – Как вы поступите, если я прощу вас и позволю убраться подобру-поздорову?
– Ах, сударь! Не позже чем через час я уеду отсюда, и вы никогда меня не увидите. Если же нам и случится встретиться, можете не сомневаться, что найдете во мне человека, готового на любые услуги.
– Превосходно. Идите, но впредь старайтесь не забывать об осторожности в своих любовных делах.
Засим я отправился спать, весьма довольный всем происшедшим, ибо мог теперь считать себя полностью свободным от моей мошенницы. На следующий день прежде всего пошел я к Кортичелли и со спокойствием, но вполне твердо велел ей немедленно укладываться и ни под каким видом не выходить из своей комнаты до самого отъезда.
– Я скажусь больной.
– Как тебе хочется, но вряд ли это интересно кому-нибудь.
Не дожидаясь ее возражений, я отправился рассказать мадам д’Юрфэ о ночном происшествии, коему она от души посмеялась. А мне надо было расположить ее обратиться к оракулу за советом, как поступить дальше после совращения юной Ласкарис черным гением в образе священника. Оракул ответствовал, что мы должны завтра же ехать в Безансон, а оттуда маркиза отправится в Лион,
