Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Не думал Иван Иванович того, что иметь и читать разного содержания книги — государственное преступление без совершения дел. «За что же меня арестовали и посадили в тюрьму, когда во многих странах за книги и мысли не сажают в тюрьмы! Сейчас ответа нет, но будет, когда люди познают не только звериное наследие, зло, но и добро — наследие человека». Ивану Ивановичу стало ясно: если бы ненадолго каждый побывал в казематах МГБ и вернулся из тюрьмы и концлагерей того или другого диктатора, капиталистического или социалистического государства, живым, то познал бы истину, что всякое государство, а тем более диктаторское, — враг человека и общества. Но вот над головой, [над] потолком камеры послышались глухие шаги — Иван Иванович понял, что находится в подвале тюрьмы, и началось утро.
Прошел час или два, дверь камеры открылась, и надзиратель молча повел Ивана Ивановича, изредка говоря: «Прямо, направо, налево». На втором этаже тюрьмы завел Ивана Ивановича в парикмахерскую тюремную камеру. Парикмахер быстро снял волосы машинкой. Затем по соседству завели Ивана Ивановича в камерно-тюремную фотографию; два снимка в профиль и анфас, и тут же намазал голландской сажей пальцы правой руки, положил их на лист чистой бумаги, надавил, повертел и сказал: «А вы не волнуйтесь, и отсюда возвращаются домой», — стараясь придать своему уже старческому лицу добродушное выражение, а в душе Иван Иванович не мог решить, были это искренние слова сочувствия, но все же в этом сказано что-то человеческое.
Надзиратель отвел Ивана Ивановича в ту же камеру. Весь декабрьский первый тюремный день Иван Иванович просидел на полу около своей одежды и думал о своей наступившей горькой участи. Беспрерывным потоком воскресали и уходили в его мыслях воспоминания прошлой жизни до тюрьмы: то жизнь в детские годы в доме матери и отца, первые школьные годы, товарищи по школе и селу, ученье в городе, поездки домой на каникулы, Турецкий фронт, возвращение с фронта, студенческие годы и товарищи, хождения по клубам, митингам, собраниям. Вспомнилась и Старо-Буянская республика девятьсот пятого года, когда девятилетним школьником с такими же товарищами шел впереди знамен во время демонстрации, которые на длинных шестах реяли в воздухе: «Долой царя», «Земля и воля». Служба после института, друзья и знакомые, женитьба, жизнь с женой и сыном, родные и близкие и многое множество людей, с которыми общался в течение сорока двух лет. «Теперь все они, кроме близких родных, узнав о моем аресте, будут чуждаться меня и моих родных ради спасения живота своего». Эти размышления приходили и уходили, и вновь возвращались и уходили.
В сумерках дня дверь камеры открылась. Пришел надзиратель: «Соберись с вещами!» — повел Ивана Ивановича через тюремный двор, коридором в главный корпус внутренней тюрьмы и, пройдя по коридору несколько камер и дойдя до камеры номер тринадцать, надзиратель отпер дверь: «Заходи!» Дверь закрылась, загремела задвижка, и щелкнул снаружи запираемый замок. В камере Иван Иванович увидел заключенного мальчика лет пятнадцати. «Как звать тебя, мальчик?» — «Колей. А как вас звать, дядя?» — «Иваном Ивановичем, а проще зови дядей Ваней. Как ты, Коля, сюда попал, давно ли здесь?»
«Шестой месяц, да еще в мелекесской тюрьме год просидел, вот уже второй год идет, как я сижу, а как попал в тюрьму, не пойму. До этого я с двумя товарищами работал на передвижной кинокамере[275] по селам. Один из нас рассказал анекдот про колхоз, а кто-то донес и еще наговорил на нас много того, что мы не говорили, и вот всех нас, троих ребят арестовали там еще, в Мелекессе, а потом привезли сюда, они тоже сидят здесь, только в других камерах. Уже много раз вызывали на следствие на допросы. Допытываются — от кого слыхали, а мы точно и сами не знаем. Следователь сказал: как только будем совершеннолетние, то будут судить, а пока держат без допросов до совершеннолетия. Да, вот дома мать с сестренкой осталась, и не знаю, как они будут жить там без меня, кто им на зиму добудет дров, а отец погиб еще в Гражданской войне. Да анекдот-то пустяшный: когда Калинин приезжал в наш уезд в засушливый год, то говорил на митинге: чтоб был хороший урожай, то поле надо поливать водой из бочек и, кажется, в местных газетах было об этом напечатано. Не правда ли, дядя Ваня, как смешно. На митинге говорили Калинину, что надо на поля провести воду через мелиоративные устройства, а он говорит, бочками да ведрами поле поливать. А мы все трое были комсомольцами. Кто же теперь матери с сестренкой дров заготовит без меня? Обе они работают в колхозе за палочки-трудодни, а на них почти ничего не дают, говорят, что плохо работали. Только картошкой с огорода живем, да еще кто чем с огорода, а тут еще налог мясом и маслом, а у нас никакого скота нет. Только что вот я немного зарабатывал и помогал матери с сестренкой. А вас, дядя Ваня, за что?»
«За книжки, Коля. Раньше за них не сажали, а вот теперь сажают в тюрьму». — «А какие же книжки у вас нашли?» — «Да те же книжки, что раньше советскими были, а теперь эти же книжки стали считать антисоветскими. Вот, Коля, тебя за слова, а меня за книжки. Лучше бы было, Коля, молчать и книжек не читать». И оба начали ходить по камере гуськом: два шага с половиной вперед — назад, вперед — назад. Камера как все камеры: две подъемных нары одна над другой, под потолком за решеткой обледенелое окно, на потолке тусклая электролампочка; у двери в углу ведро — параша; ни стола, ни табуретки.
Больше часа Коля с Иваном Ивановичем ходили по камере взад и вперед. А тем временем камерный глазок в двери время от времени то открывался, то закрывался, и показывался глаз надзирателя, наблюдающего за порядком в камере. В десять часов вечера отбой — спать, в шесть часов подъем: надзиратель открывает дверцу в камерной двери и будит полушепотом: «Встать!» За неисполнение карцер в подвале. Начинается утренний «туалет» покамерно: вынос параши в тюремную уборную камеру-трубу, там же и умывание, через час-другой — кружка теплого тюремного чаю и пайка хлеба 400 г. через дверцу в камерной двери, от восьми до двенадцати, а часто и до пяти часов дня вывод покамерно на десятиминутную прогулку — «психодром» двора
