Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Так вначале по неволе отца, а потом по воле матери сын оказался между матерью и отцом. Жизнь и семью надо создавать вновь на шестом десятке лет, а это уже тяжело, ибо не будет ее полноты, по одному тому, что со мной не будет сына и после десятилетней разлуки с ним. В таком невеселом размышлении готовился я психологически к освобождению. Но вот волею судьбы пришлось пережить радость и третье неизбывное горе и скорбь. Тяжелее ареста, тюрьмы и потери семьи — жены, а с нею и сына. Внезапный луч света озарил и согрел душу и сердце мне первой юношеской любовью.
Перед окончанием приема больных в поселке, [в] Хановейской амбулатории, где я вел прием больных по вечерам, ко мне в кабинет вошла женщина лет сорока пяти с полузакрытым шалью лицом. «Не узнаете?!» Какое-то мгновение смотрю, и — о чудо! Голос, глаза, улыбка и золотистые волосы, как сон наяву: «Таня, ты ли это?» — «Да, я!» И слезы радости потекли из ее голубых глаз, крепкие объятья и поцелуи. Таня опустилась на кушетку, я встал перед нею на колени, склонив голову на ее грудь, а Таня, сквозь слезы улыбаясь, говорила: «Милый, ведь подумать страшно, сколько лет прошло в неутешной тоске по тебе! Когда умерли в ссылке мать и отец, я три года разыскивала тебя, и только недавно мне сообщили, где ты находишься, а также узнала, что жена твоя после твоего заключения ушла к другому. А знаешь, кто написал мне о тебе? Помнишь Машу Андреянову, жену засыпки, что все передавала наши записки от нас о наших встречах на берегу Зигзаги еще тогда, когда мы были так молоды, это она разузнала все о тебе от твоей сестры. А оставшись после смерти матери и отца одна, поехала к тебе, помня нашу юношескую любовь, наше обещание любить друг друга навечно, и вот это обещание я выполнила, да и у тебя, милый, так сложилась жизнь, что стал одинок, как и я. Я поступлю здесь на любую работу по найму, чтоб быть вблизи тебя. Правда, как хорошо, что крепка и сильна наша любовь!»
— Милая, милая Таня! Во все годы жизни любовь моя к тебе не угасала. Я несколько лет ждал, не появятся ли вести о тебе оттуда из ссылки, хотел уехать за границу и оттуда хлопотать о [твоем] приезде ко мне, но это оказалось неосуществимо. Потом женился. Жена родила сына, и мы могли жить хорошей семьей всю жизнь, но тут арест, тюрьма и концлагерь на десять лет. На третий год моего заключения ушла к другому, что ты уже знаешь.
— Да, если бы я знала, что жена ждет тебя — к тебе бы, милый, не приехала. Значит, судьба наша такова до конца жизни быть вместе!
— Милая Таня, друг мой верный! Печально жизнь моя текла во все годы с тех пор, как жена ушла к другому, никакого утешения для души и сердца, и это во время моей неволи. Все прошлое воскресало передо мной, начиная с детства, и самым отрадным воспоминанием были наши счастливые юношеские годы любви и забвения, потому что любовь твоя вошла в сердце и душу мою навеки незабываемой. Так хорошо, хорошо, Таня, что приехала ко мне, радость ты жизни моей! Я даже боюсь величия нашего счастья, слишком оно велико.
— Пусть будет еще величавее, — сказала Таня, — место любви в моем сердце и душе неизмеримо.
В этот день встречи и во все последующие дни не могли наглядеться друг на друга, вспоминая прошедшие годы, все превратности судьбы, а больше о своем неожиданном счастье настоящем и предстоящем здесь в Печорлаге.
Весь остаток дня и вечера проговорили, взволнованные чудесной встречей, Таня и Терехов, прерывая друг друга радостью встречи: «Таня, милая, как хорошо, что приехала, знаешь, как мы сделаем покамест, до моего освобождения через десять месяцев. Здесь у меня много хороших знакомых и даже друзей, работающих начальниками станций, их помощников, диспетчеров, старших мастеров и других, живущих в отдельных квартирах. Все они ранее отбывали срок заключения, а теперь остались работать здесь по вольному найму. Вот один из таких хороших моих знакомых, Николай Павлович и его жена Нина. Ты будешь жить у них до моего освобождения под видом племянницы жены Николая Павловича Нины, а я каждую неделю по два-три раза буду заходить к тебе и приносить продукты, а чтоб иметь еще средства на жизнь, поступишь на любую работу, да и я буду приносить тебе из лазарета что-нибудь из питания часто. В дни прихода к тебе подолгу могу оставаться с тобою, имея пропуск на бесконвойное хождение за зоной лазарета». — «Как хорошо, милый! Какое счастье, что мы встретились и никогда не расстанемся». — «Никогда, милая Таня!»
***Николай Павлович и его жена Нина охотно и искренне согласились принять Таню в свою семью племянницей Нины, до моего скорого освобождения. На третий день Николай Павлович устроил Таню на работу железнодорожного переезда сторожем, где работала и его жена, на посменное дежурство. В течение семи месяцев встречались с Таней в квартире Николая Павловича. Я приносил ей что-нибудь из продуктов, получаемых от заведующего складом-каптеркой, тоже заключенного, хорошего друга, а Таня получала зарплату, и все это вместе взятое обеспечивало безбедную жизнь Тани.
Так началась счастливая полоса жизни моей и Тани за все годы наших страданий. Наглядывались, любовались друг другом, миловались, и не было усталости в нашей любви: так велика и беспредельна жила в нас любовь, да и Николай Павлович и Нина радовались нашему счастью.
Окончилась осень, началась свирепая тундровая зима последнего года моего заключения. Инспектора лечебно-санитарного отдела начали говорить о том, чтоб по освобождении от заключения я остался работать по найму в их системе МГБ, на что отвечал: «Вот освобожусь, тогда видно будет». Но с Таней решили не только [не] остаться работать
