Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
А поэтому надо и нам мужественно переносить деспотизм и тиранию государственных властей, царя марксидов, душегуба миллионов тружеников городов и полей.
***Прошла неделя, а Таня продолжала болеть. Когда я смог прийти к ней, она бредила. Высокая температура, учащенное дыхание и частый пульс предвещали печальный исход ее болезни. Таня то бредила, то сознание прояснялось, и все чаще стала бредить, но на каждый мой приход радостно улыбалась глазами и лицом.
— Скажи мне, милый, ведь я не умру, выздоровею? Как ведь обидно расстаться с тобой на заре твоего освобождения! Не хочу, чтоб наша любовь, начавшись на Зигзаге, окончилась здесь, в холодной и дикой тундре!
— Таня, милая, ты будешь жить, не мучь себя. Я счастлив тем, что любовь твоя ко мне не умерла, а живет бессмертно.
Таня впала в забытье. Я встал на колени, склонил голову на ее грудь, и полилися слезы безутешные на ее золотистые косы, лицо и грудь. Николай Павлович, Нина в скорбном молчании стояли поодаль. Но вот Таня пришла в сознание, открыла глаза, улыбнулась глазами и ямочками на щеках: «Ты здесь, со мной, ах, как хорошо, что ты здесь! Мне стало легче, боли в груди, голове прошли, поправь мне подушку повыше! Скажи мне правду, не скрывай: буду ли я жить?» — «Таня, милая, точно сказать не могу этого, но верю, что, может быть, воля твоя победит болезнь. Что бы ни случилось, но знай, милая Таня, твоя любовь вошла в меня навеки и никому ее не отдам, слаще она мне и тебе меда и крепче браги хмельной. Тобою началась любовь и вместе со мною будет жить до последнего дня моей жизни, чистая и светлая! Ведь ты одна из тех жен декабристов, что обессмертили жизнь свою любовью к любимым».
Таня начала впадать в забытье, полубредовое состояние… «Милый, мы уедем далеко, далеко отсюда, от этих мест скорби и печалей… к нам будут приезжать наши дорогие Нина и Николай Павлович…» И Таня впала в забытье. Дыхание становилось все реже и реже. Тяжелая скорбь разрывала мое сердце… На короткие минуты Таня пришла в сознание, открыла глаза и ясным голосом сказала: «Дай твои руки в мои. Чувствую, что скоро не буду с тобою, но я счастлива нашей любовью и спокойно умру! Обними и поцелуй меня в губы крепко-крепко, как тогда на берегу Зигзаги в первый раз».
Я нежно и крепко поцеловал Таню в губы, лицо, глаза и волосы. Она снова впала в забытье, не выпуская моих рук из своих. Все реже и реже становилось дыхание… Лицо ее озарилось улыбкой, и Таня перестала дышать.
Я встал перед нею на колени, склонил голову на ее грудь и беззвучно зарыдал. И вместе со мною плакали Нина и Николай Павлович. Прошло какое-то время, лицо Тани приняло спокойное, торжественно-величавое выражение познавшей правду жизни. Я встал с колен, попросил Нину и Николая Павловича приготовить Таню к похоронам и тяжелой, качающейся походкой пошел в свой лагерный дом — лазарет.
***На второй день после смерти Тани пошел к ней проститься, так как на третий день во время похорон соберутся знакомые, сослуживцы и соседи Николая Павловича и Нины, чтоб проводить и помянуть их племянницу Таню, а это лишало меня возможности проститься с Таней перед ее погребением: заключенный не имеет этих прав.
Таня лежала в белоснежном гробу в белоснежном платье. Я встал перед ней на колени, поцеловал в лоб, щеки, руки, и горькие слезы тоски неизбывной потекли по моему лицу, невидимые и незримые. Встал с колен и увидел редкие слезы на скорбных лицах Нины и Николая Павловича, протянул им руки: «Добрые, вы добрые бесценные люди, это вы приютили и согрели своей любовью и нашу любовь с Таней!»
На третий день к квартире Николая Павловича на санях подъехал возчик. Вынесли Таню в гробу, положили в сани и в сопровождении знакомых Нины и Николая Павловича похоронили их племянницу Таню недалеко от станции Хановейского лазарета на пологом тундровом холме, поросшем тундровыми карликовыми березками. Когда провожающие ушли на похоронный обед племянницы Тани, я подошел к могилке Тани, склонился лицом к ее изголовью и плакал неутешными слезами. «Прощай, любимая, ты любовью своей победила смерть!»
В это время с востока из‑за Уральских гор появилась бело-серая туча, она все больше и больше ширилась, клубилась и начала посыпать тундру и могилку Тани снежной крупой, и вскоре вся тундра покрылась белой пеленой. Я прикрепил к могильному столбу табличку с надписью: «Здесь похоронена любовь, сильнее смерти, познавшей правду жизни».
После похорон Тани наступило безразличие к себе, окружающему настоящему и будущему, ничто и никто не радовали, но и не печалили. Перед отъездом, по освобождении, еще раз, последний, сходил на могилку Тани и окропил ее незабвенными слезами любви. Зашел к Николаю Павловичу и Нине, простился с ними, а они обещали летом приносить полевые цветы на могилу своей «племянницы» Тани, и я выехал в Россию. Так закончилась жизнь Тани Разумовской. Только могильный холм и столб с надписью на нем напоминают о Тане. Пройдут годы и столетья, не будет столба и надписи на нем, зарастет тундровой березкой и могила Тани, но победа духа любви человеческой останется жить вечно.
И Терехов с того времени живет другою жизнью, чем жил раньше. Он познал тайну любви и тайну смерти в Тане Разумовской.
ИВАН ИВАНОВИЧ
ПредисловиеПосле окончания Октябрьской революции и Гражданской войны, совершенных тружениками городов и полей, когда в стране были ликвидированы частная, помещичья и государственная собственность, во главе государственной партии марксидов встал полуграмотный, грубый и невежественный маньяк и шизофреник Иосиф Джугашвили. В течение почти тридцати лет он подавил своим деспотизмом и тиранией весь партийно-государственный чиновничье-бюрократический аппарат и всех тружеников городов и полей, и все выполняли безоговорочно, раболепски его волю, декреты и
