Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Вот снова через две недели привезли этапом в Смуровскую внутреннюю тюрьму на суд, а поздно вечером к нам в камеру привели восьмидесяти лет, с седой бородой до пояса и бесцветными невидящими глазами заключенного дедушку. Он смотрит невидящими глазами и не знает, куда идти. Кто-то говорит: «Да ведь он слепой, товарищи», и тут же подошли к нему и довели до свободного места на полу.
«Ведь это представитель земли русской!» Начались расспросы: «Ну, за что ты, дедушка, сюда к нам попал?» — «Да милые мои, я и сам не знаю, за что на меня господь обиделся. Вышел я в воскресный день на завалинку своего дома погреться на солнце, а тут подошел кто-то и завел речь про войну, и спрашивает меня: „Ну как, дедушка, победим немца?“ — „Победить-то победим, — отвечаю я, — но трудновато будет, хитер он, немец-то“. А потом через десять дней приехали и увезли вот сюда к вам, вроде и вы такие, как и я».
В ночь на второе августа я увидел сон: темно-серое мутное небо, в воздухе туманная мгла, скрывшая горизонт. На крутую гору с трудом лошадь везет огромный воз соломы, а за возом идем я и мой умерший отец, и вот лошадь вывозит огромный воз на вершину горы, и слышу уж наяву, что меня товарищ будит: «Вставай, собирайся на суд».
Ночной сон окончился, а теперь начинается продолжение сна наяву. «Черный ворон» доставил в областной Смуровский суд, в особую коллегию по уголовным делам. Суд «правый и пролетарский» закрытый, втайне от общественности, родных и друзей. В ожидании вызова в суд, из предварительной камеры ожидания ввели осужденную женщину на десять лет, по пятьдесят восьмой статье, за то, что при проводах мужа в армию она сказала: «Наших мужей забирают на войну, а толстомордых партийных оставляют дома в колхозе». А ведь прокурор требовал расстрела! «Вот теперь муж на фронте, мне десять лет концлагерей, а трое детей с кем останутся?» И залилась горькими и неутешными слезами.
Открылась дверь предварительной судейской камеры, и подошли два конвоира. Один из них сказал: «Терехов, выходи». Один конвоир впереди, второй сзади ввели в небольшую комнату с одним окном. За столом, покрытым красной материей, сидят судья Черепанов с кислым унылым видом, две молоденькие девушки, справа прокурор — женщина лет сорока, обрюзгшая, толстая, с тупым прокурорским выражением в лице, слева тощий, с запуганным выражением в лице казенный защитник. У входных дверей стоят два конвоира с автоматами. Пред столом судьи две скамейки.
Обе девушки-заседатели, безмолвно опустив глаза, смотрят на свои руки и вниз во все время суда, видимо, совесть еще не потеряли. «Терехов, встаньте!» Все встают. «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Слушается дело по обвинению Терехова … по статье 58, часть первая, пункт десятый … в том, что хранил антисоветскую литературу, имел антисоветские высказывания, в письмах к брату за границу клеветал на Советскую власть и пр. и т. п. Подсудимый Терехов, признаете себя виновным и подтверждаете свои предварительные показания?»
— Да, подтверждаю предварительные мои показания в МГБ, но виновным себя не признаю, если есть моя вина, то только в том, что хранил литературу, изданную при Советской власти, в первые ее годы…
— Вы нам здесь философию не разводите, а отвечайте точно: «Признаете себя виновным?»
— Как вам ответить: если по-человечески, не признаю, а если по закону государственной власти, то независимо от моего признания или непризнания моей виновности — вы осудите меня.
— Почему и для чего хранили антисоветскую литературу?
— В газетах не было публикации о том, какие книги можно читать и хранить и какие подлежат уничтожению, а они изданы при Советской власти.
— А почему вы клеветали на Советскую власть в письмах брату, проживающему за границей?
— Нет, я не клеветал, а писал ему о рыночных ценах продуктов питания в городе Смурове, что соответствовало действительности!
— Признаете ли себя виновным в распространении листовок о Кронштадтском мятеже в девятьсот двадцатом году, двадцать лет тому назад[264]?
— Листовки о Кронштадтском мятеже распространялись многими студентами и мною, но в них не говорилось об уничтожении Советской власти, а только разъяснялось значение Советов во всенародном их понимании и построении, без гегемонии какой-либо одной партии. Во время восстания в Кронштадте Калинин и Ворошилов туда приезжали, они так же свободно уехали из Кронштадта после переговоров с восставшими. Но все это было давно и в данное время потеряло какое-либо антисоветское значение. Я в этом своей вины не нахожу.
— А подтверждаете ли показания свидетеля Кроля, данные им на предварительном следствии в МГБ? В отношении террористических высказываний против коммунистов?
— Нет, это клевета!
— Свидетель Кроль, вы подтверждаете свои показания на предварительном следствии в МГБ?
— Нет, не подтверждаю!
— А это ваша подпись под показаниями?
— Да, моя!
— Так почему же вы теперь отказываетесь от своей подписи?!
— Дело вот в чем, граждане судьи. Когда следователю МГБ Зайцеву я сказал, что с гражданином Тереховым никаких разговоров на том вечере не имел и даже никогда с ним не встречался, то Зайцев сказал: если со мной Терехов не имел разговоров о терроре коммунистов, то покажите, что вы слышали, как Терехов говорил о терроре с другими. Зайцев принуждал меня дать ложные показания. Я не согласился. Тогда Зайцев приказал посадить меня в одиночную камеру, не давали мне десять дней никакой пищи, а только одну воду по кружке в день, и я настолько ослаб от голода, что не мог уже вставать. Тогда пришли два надзирателя, взяли меня под руки и привели в кабинет к следователю Зайцеву. У него был уже написан протокол допроса, что я подтверждаю, что я слышал разговор Терехова с другими о террористических его высказываниях.
