Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Именинный торт был от кондитера королевы. «Харт-Дэвис зажег семь свечей, и, когда торт поставили на низкий столик, Элиот, стоявший по другую сторону, быстро опустился на колени – движение, в котором он напрактиковался на церковных службах – и быстро задул их одну за другой».
Веселье нарастало. Эпштейн (старше Элиота на восемь лет и тоже недавно женившийся) произнес тост. «Одна из женщин подошла и обняла Элиота, который поднялся с колен, и хотела его крепко поцеловать, чтобы выразить всеобщие чувства, но он смущенно уклонился, изображая, как борется, чтобы расцепить ее руки. Я думаю, ему все равно было приятно. <…> Элиот, которому не нравилось долго находиться вдали от Валери, настоял на том, чтобы проводить нас всех до двери вместе с ней. Но по дороге мы зашли в святилище. <…> Серебряный крест в стеклянном футляре стоял на каминной доске и по контрасту с гостиной в кабинете чувствовался “неяркий отсвет религии”. А Валери подвела нас к более светской части комнаты, показала удостоверение, пришпиленное рядом с некоторыми фотографиями, и шляпу “стетсон”, которую ему нравилось носить и которые подтверждали, что он – почетный помощник шерифа в Далласе. Комната выглядела гораздо аккуратнее его кабинета у Фейбера». Элиот сказал, что она точно аккуратнее его комнат в «религиозном общежитии», где он жил в конце тридцатых.
«Задаешь себе вопрос, как много людей видели комнаты, где он должен был проводить самые одинокие часы своей жизни, – пишет Томлин. – Большинство людей, включая Льюиса, не представляли, где он живет; и это вносило вклад в атмосферу тайны, которая его окружала».
«Таким образом закончилось то, что Элиот называл “самым счастливым днем рождения, который я когда-либо знал”»[704].
11
Подъем жизненных сил, вызванный женитьбой, продолжался около трех лет. «Взаимная любовь всегда делает моложе. Сейчас, в семьдесят, я чувствую себя более молодым, чем в шестьдесят».
В наиболее оптимистические минуты Элиот говорил, что напишет новую пьесу. Он думал и о стихах: «Мне любопытно посмотреть, не захочу ли я написать еще несколько стихотворений, хотя скорее в ином стиле. Я чувствую, что я исчерпал что-то до конца с «Четырьмя квартетами», и нечто новое потребует иных средств выражения»[705].
Напечатано было только «Посвящение жене».
Но энергии для семейных забот и участия в общественной жизни еще хватало.
В письмах и интервью 1957 года Элиот выражал озабоченность такими событиями, как Венгерское восстание[706]. В следующем году он принял участие в кампании в поддержку Б. Пастернака, подписал телеграмму в его защиту[707] и переслал ему в подарок некоторые свои книги[708]. В 1960-м Пастернак сумел переслать письмо Элиоту, в котором благодарил за подарок, но подчеркивал различие своей поэтики и поэтики Элиота. При этом сравнение текстов показывает, что «Литтл Гиддинг» мог повлиять на последнее стихотворение Пастернака «Единственные дни», которое заканчивается знаменитыми строчками «И дольше века длится день / И не кончается объятье»[709].
Элиот ясно понимал, что Валери должна надолго пережить его. И будущее ее очень его заботило. В 1958 году (с апреля по июнь) состоялась их первая совместная поездка в Америку. Тогда же газета «Boston Globe» опубликовала интервью с Элиотом под характерным заголовком «Представляя Валери С[оединенным] Ш[татам]»[710].
Охват был очень широким. В библиотеке Остина Элиот открывал выставку своих первоизданий и надписал Валери первое издание «Пруфрока». В Далласе (где в 1963-м убьют президента Кеннеди) ему присвоили звание почетного помощника шерифа. Нью-Йорк он посетил по приглашению своего американского издателя, выступал в Колумбийском университете. Валери с гордостью носила браслет, подаренный Элиотом, с подвесками в виде крошечных книжек с названиями его главных произведений.
После Нью-Йорка – Бостон и Кембридж. Валери надо было ввести в «клан» Элиотов. За два года до этого он исправил надпись на подаренной ей книжке с «мисс Флетчер» на «новобранцу в клане Элиотов». Они повидали последнюю из сестер Элиота, Мэрион, кузину Элинор, другую кузину, Марту, вдову Генри Терезу. Фотографировались на память. Один из снимков Валери запечатлел Тома в окружении родственников около дома 83 по Браттл-стрит, где жила Мэрион.
Перед возвращением в Англию Элиот выступал с чтением стихов. Отвечая на вопросы, он сказал, что самые поздние, разумеется, лучше всего, но те, которые он еще напишет, будут еще лучше.
Валери в свою очередь волновало здоровье Элиота. Лондонский климат был для него постоянной угрозой, и она выбрала стратегию – покидать Англию в осенне-зимнее время. В 1959 году по настоянию Валери они провели зимние месяцы на Багамах. Многие варианты поездок отвергались из-за опасений по части здоровья, например поездка в Турцию.
Отдых на Багамах прошел удачно. Валери писала подруге, что Элиот «загорел, как индеец». На обратном пути в Англию они побывали в Нью-Йорке. Элиот дал интервью для «Парижского обозрения». Редактор «Гарвардского адвоката» Д. Холл, видевший Элиота два года назад (тогда Элиот показался ему измученным), был поражен, что теперь «Том выглядит добродушным, изысканным, стройным и красивым, и покрыт хорошим загаром». На банкете в его честь Элиот держал ложку в левой руке, потому что правой держался за руку Валери[711].
На третьем году новой жизни Элиот довольно легко перенес относительный неуспех своей последней пьесы. «Престарелый государственный деятель» воспринимался как слишком старомодный на фоне таких пьес, как «Оглянись во гневе» Ардена или «В ожидании Годо» Беккета. Но все, что он хотел там сказать, был сказано…
В конце мая в итальянском посольстве в Лондоне Элиоту вручили золотую дантовскую медаль. Как «общественная фигура», он по-прежнему был очень востребован. Вызывает уважение то, что его отношение к старым друзьям и знакомым ни при каких обстоятельствах не принимало «звездных» черт. Летом 1959 года после многолетней ссоры наметилось что-то вроде примирения с Олдингтоном (которому оставалось жить три года).
Благодаря хлопотам Элиота и ряда видных поэтов и писателей самых разных политических взглядов в апреле 1958-го с Паунда сняли обвинение в государственной измене и после нового психиатрического освидетельствования выпустили из клиники. Почти сразу Паунд уехал в Италию. На следующий год он написал Элиоту, объявляя все свое творчество никуда не годным. Элиот ответил длинной телеграммой, превознося Паунда. Его «достижения… создавали эпоху», перед ним «все ныне живущие поэты в долгу». И подписал ее «с любовью, Поссум»[712].
Осенью 1959 года стали циркулировать слухи, что нашлась рукопись TWL с правкой Паунда[713]. В переписке с Паундом, вновь ставшей довольно интенсивной, Элиот критически отзывался о своей жизни и творчестве, говоря, что
