Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
В феврале семнадцатого года на фронт дошли вести о Февральской революции, а в октябре об Октябрьской революции, и началась эвакуация Кавказской действующей армии. Война с Турцией прекратилась. Радостно вздохнули воины русской армии, возвращаясь в Россию к себе домой для мирной жизни, жизни созидания, а не разрушения войнами. К моему возвращению в Старотопное по демобилизации в восемнадцатом году были уже произведены экспроприация всех земель помещиков и их распределение крестьянам. То, что не осуществилось в девятьсот пятом году, то осуществилось в октябре семнадцатого года.
По приезде в дом отца все мы, товарищи Вася Милохов, Карташев Федя, Володя Поляков, Митя Евсеев, решили продолжить прерванное войной ученье под руководством Павла Большакова, организовали кружок по изучению теории политических партий, чтоб разобраться в их правильности, найти такую партию, которая учила бы народ свободе, равенству и братству не только на словах, но и на деле. Из всех партий оказалась одна партия, дающая народам лучшую жизнь, — партия анархистов, не допускающая эксплуатации человека человеком, ни частной, ни государственной собственности на средства производства и потребление, а тем более диктаторской государственной партии, неизбежно и закономерно приводящей к деспотизму и тирании. А пока, на переходный период к вольной жизни, приветствовать и власть Советов.
***Встречи с Таней Разумовской, как и прежде, продолжались на берегу Зигзаги у вяза. Оба мы знали, что у нас имеются только молодые силы на право жизни, но никакой материальной базы. А поэтому договорились, что лет через пять я закончу смуровский медфак, и тогда соединим свои жизни навечно.
В августе в восемнадцатом году я возвращался пароходом из Мелекесса от брата Василия, после гощения у него. На пароходе познакомился со старшиной Народной армии, едущим в отпуск за Смуров, который в то время находился под властью комитета Учредительного собрания. Какой-то хорошо одетый казанский купец читал невдалеке от нас газету, а мы мирно беседовали и осуждали гражданскую войну, ведущуюся против большевиков. На пароходе ехал казачий офицер, которому купец указал на нас как на агитаторов против существующей власти.
Казачий офицер в белых погонах в чине капитана дважды прошелся по палубе мимо нас, сидевших на палубе второго класса, а потом остановился около нас, сказал: «А ну, голубчики, предъявите свои документы!» Я и старшина подали ему документы, и повели нас к коменданту парохода. Там в его каюте казачий офицер начал кричать на нас: «Попались бы вы мне на Урале, я бы знал, что с вами сделать!» От неожиданности и испуга лицо старшины от ямочек на щеках приняло выражение смеющегося. «А, ты еще смеяться!» — заорал казачий офицер, а купец из Казани продолжал нас уличать: «У меня два сына в Народной армии, мы, казанское купечество все силы отдаем, а они агитируют против существующей власти». Комендант парохода молчал, а потом, обратившись к купцу, предложил ему написать на нас свои показания. Тут же купец на клочке бумаги карандашом написал, что мы агитировали против власти белочехов.
Конвой увел в каюту третьего класса, запер дверь на ключ и поставил охрану. Так неожиданно мы оказались арестованными. Хорошего исхода в своем аресте мы не ожидали. Была взята Казань Красной армией, накануне взятия Симбирск, Сызрань. Из Смурова начали эвакуироваться тыловые части белой армии. Оба мы предполагали, что расстрелять нас не расстреляют, но посидеть в тюрьме придется. Я лег на нижнюю полку, а товарищ на верхнюю, у обоих настроение паническое. Договорились: на допросах говорить, что мы вели разговор не против власти, а о том, что власть плохо справляется с спекулянтами, и твердо держаться этих показаний.
Часа через три пароход причалил к смуровской пристани. Открылась дверь камеры-каюты, и нас пригласили выйти под конвоем двух конвоиров чехов. Конвой в сопровождении коменданта парохода, нас доставили к коменданту пристани. Там присоединили к нам еще десять арестованных. Когда я спросил коменданта, как будет обстоять наше дело, он ответил: «Ваше дело хуже других», и тут же под конвоем семи чехов привели в штаб контрразведки, где заседал полевой военный суд (угол Красноармейской и Фрунзе). Там в предследственной комнате еще ранее нас двоих находилось человек двадцать в ожидании допроса и вынесения приговора суда. Вызвали меня в допросный кабинет, дали бумагу, чернила и сказали: «Напишите свои показания». Я быстро написал, что говорили не против существующей власти, а против того, что власти недостаточно еще борются с спекуляцией. Следователь ушел в судебную комнату, а через десять минут выходит и, обращаясь к охране, говорит: «Выпустите Терехова!» Я тут же вышел, и тут как раз на повороте проходил трамвай, на ходу вскакиваю и уезжаю до Хлебной площади. А вдруг после меня мой знакомый старшина что-нибудь скажет не так, как я, и меня могут тогда задержать и посадить в тюрьму. Сел на местный пароход до Царевщины и пешком до Старотопного, радуясь, что не посадили в тюрьму. Чем окончился допрос моего собеседника по пароходу — неизвестно. Потом, через много лет, когда арестовали и заключили в тюрьму марксиды-опричники, то следователь-опричник говорил: «Вы говорите, что вас арестовывала белая контрразведка за агитацию, а почему же вас отпустили, а не расстреляли или не увезли в поезде смерти в Сибирь? Значит, вас отпустили с каким-то заданием?» Так рассуждали опричники царя Сталина, видящие в каждом человеке врага, подлежащего уничтожению.
О своем «пароходном» аресте рассказал только товарищам по политическо-экономическому кружку, продолжавшим изучение анархизма по [трудам] Прудона, Бакунина, Герцена, Кропоткина, Штирнера, Цоколли, Себастьяна Фора и других истинных друзей народа.
Шел конец августа. Последний раз в этом году собрался наш кружок перед отъездом в учебные заведения на берегу Зигзаги. Молодые, полные сил и светлых порывов в будущее, провели всю ночь в спорах, рассуждениях обо всем, чем живут юные мысли, сердца и души в 20 лет! Тепло простились и дали обещание друг другу в будущем году всем съехаться на летние каникулы в Старотопном. Простился с Таней и вместе с Васей Милоховым уехали в Самару.
***С приходом революции широко раскрылись двери во все учебные заведения для детей крестьян, рабочих и служащих. С Васей Милоховым закончили подготовительные курсы и поступили на медфак Смуровского
