Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
В начале декабря стало известно, что вскоре начнется досрочная мобилизация моего года рождения. Я сдал экстерном за шесть классов Смуровской мужской гимназии, приехал в Старотопное, простился с отцом, матерью, родными и Таней. Прощание с Таней было сном наяву, она говорила: «Любовь моя сохранит тебя и на войне!» Тяжело переживали отъезд пятого сына на фронт отец и мать, в декабре девятьсот пятнадцатого года. Запряженная в сани лошадь стояла у двора. Последнее прощанье с матерью и отцом. Мать со слезами благословляет материнским сердцем, отец с тревогой в голосе говорит мне: «Береги себя!» Сел в сани. Мать молча крестит меня сзади, а затем по отъезде от двора долго смотрит, склонив голову на руку, мне вослед, пока за поворотом на большую дорогу не скрылся из вида.
По приезде в Баку, где находилась воинская часть брата Александра, оказалось, что он вместе с частью эшелоном выехал в действующую армию. Билет по железной дороге был куплен до Баку, а до Тифлиса денег на билет у меня не было. Но я слышал, что можно проехать «зайцем» за небольшую плату кондуктору вагона.
Вышел на перрон и спрашиваю кондуктора пассажирского поезда, идущего в Тифлис, как мне доехать до Тифлиса без билета. Кондуктор, видя мою наивность, сказал: «Заходи в вагон. Провезу» и дал мне какой-то дырявый билет, и я благополучно за рубль доехал до Тифлиса.
Там на Московской улице в доме тринадцатом зашел к хозяевам квартиры, где раньше жил брат Александр. Пожилые хозяева муж и жена приветливо меня встретили и разрешили у них остаться пожить до моего оформления, через воинского начальника города Тифлиса, на поступление добровольцем в армию.
Утром следующего дня подал документы в канцелярии воинского начальника в числе пятнадцати таких же, как и я. Первый и второй день меня не приняли, ссылаясь на то, что у меня от смуровского губернатора нет справки о политической благонадежности, а только справка о подаче заявления, но я продолжал ходить с просьбой о принятии в армию. На третий день документы приняли, когда я сказал, что мой брат уже служит в армии. Вышел унтер-офицер со списком принятых вольноопределяющихся и отвел нас в казарму 218‑го запасного пехотного полка на окраине Тифлиса.
Там нас одели в солдатские шинели и начали обучать солдатской науке: как начальство величать, царей и князей, как в строю ходить, петь песни, стрелять и штыком колоть, короче говоря, как внешних и внутренних царских врагов убивать. Эта солдатская наука была предварительная, а потом всех вольноопределяющихся должны направить в школу прапорщиков, но прежде, чем попасть в школу, мне пришлось шесть часов выстоять под ружьем.
Однажды после стрельбы из винтовок, по окончании обеда, пьяница, взяточник и вымогатель взводный унтер-офицер Сальников подошел ко мне во время послеобеденного отдыха, когда я писал в казарме на своем сундучке письма, сбросил их на пол, говоря, что мое ружье-винтовка после стрельбы плохо вычищена, хотя ствол винтовки имел зеркальный блеск. Этот поступок вызвал возмущение и моих товарищей вольноопределяющихся, и советовали мне заявить жалобу на взводного командиру роты. Вечером пошел в кабинку, где помещался Сальников, и отрапортовал: «Господин взводный! Доложите командиру роты, что я имею на вас жалобу!»
«На меня?! — рявкнул Сальников, — Кругом марш!»
На второй день в казарму пришел командир роты[254]. Подошел вместе с Сальниковым к нарам, где я находился. «Это вы имеете жалобу?» Я рапортую: «Поступок взводного старшего унтер-офицера считаю несправедливым!» Ротный молча выслушал рапорт о жалобе и, обращаясь к взводному, приказал: «На десять часов под ружье!» Повернулся и ушел из казармы, а я стоял и думал: «За что? Видимо, у начальства и беззаконие закон». Всем нам стало понятно, что жаловаться по начальству на начальство нельзя. Десять суток под ружье — это значило: ежедневно по два часа во время отдыха стоять по команде «смирно» с винтовкой на плече и вещевым мешком на спине. Так я начал познавать службу царскую солдатом, что тяжело отразилось на моем сознании, и я решил убежать с этапом маршевой роты на фронт.
Но осуществить это желание не пришлось: пришел приказ свыше, чтоб всех вольноопределяющихся нашего полка направили в Горийскую школу прапорщиков.
В Горийской школе прапорщиков с нами обращались на «вы», где обер- и штаб-офицеры вели с нами классные и полевые учения военному делу. Город Гори расположен в ущелье гор на реке Куре, город грязный, с одноэтажными домами и кустарной промышленностью. В ясные солнечные дни вдалеке виднелись вершины гор Эльбруса и Казбека лилово-розового цвета.
Из Гори письма к родным и Тане писал более оптимистические, но без какого-либо патриотического энтузиазма. В Горийскую школу приезжал повидаться брат Александр, и это было последнее наше свидание, двадцативосьмилетнего брата с восемнадцатилетним, и, прощаясь со мной, сказал: «Будешь на фронте, сзади не отставай и вперед не лезь!» В письмах Тане писал, что в военной службе разочаровался, что это дело нехорошее, а Таня отвечала: «Широка дорога в ад, но узка из ада!»
По окончании Горийской школы прапорщиков направили в Кавказскую действующую армию на Турецкий фронт. Там вместе с братом, но в разных воинских частях оказались на одном фронте, где при возможности могли раза два в год встречаться. Но мы за два года ни разу не встретились, на фронте не искалечило и не убило на турецкой земле, но судьба брата Александра забросила во Францию, а затем в Югославию, где он женился и остался на постоянное жительство близ Белграда в пригороде Жарково, что в пяти километрах от города. Его два сына Николай и Георгий окончили в Италии институт иностранных языков и уехали работать в Нью-Йорк, дочь Милена и зять Драган Антонович работают в Республиканской больнице города Белграда. Так и не пришлось с ним увидеться в Югославии по злой воле государственных властей марксидов.
***Два года прошли на военной службе в должности командира конного военного транспорта по снабжению фронта оружием, продовольствием и снаряжением на передовых позициях. Побывал в Саракамыше, Гасан-кале, Эрзеруме, Байбурте, Трапезонде, Урмии. Пришлось видеть и наблюдать жизнь турецкого и персидского народов. Если жизнь в России народов тяжела, то в Турции и
