Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Месяцев через пять в Старотопное приехал смуровский вице-губернатор[250] с охраной сотни кавалеристов[251]. Он приказал созвать граждан Старотопного и произнес с крыльца волостного правления краткую речь: «Вы, граждане, подняли восстание против царя и отечества, но бог и царь прощает вам ваши заблуждения! Здесь выборные из других сел и деревень вашей волости, спросим их: желают ли они другой жизни без царя?» — «Нет, не желаем!» — ответили выборные. «Ну вот, большинство не желает бунтовать против царя и отечества!» Как будто под штыком и пулями можно свободно сказать человеку и обществу свою волю.
Но вот из толпы собравшихся граждан раздался призывный голос никем не замеченного Щербаева: «Граждане! Нас победили царские войска силой оружия, но никакие власти не остановят ненависть народа к угнетателям и поработителям тружеников сел и городов. Многим из нас придется погибнуть в тюрьмах и ссылках, но наше желание и дело правое, земля и хлеб будет принадлежать не помещикам и дворянам, а тем, кто ее обрабатывает. Если нас пересилили царские власти, то только потому, что не все мы, угнетенные и порабощенные, осознали свою силу — силу организованного восстания по всем городам и селам. Если вы правы, то зачем же приехали к нам с отрядом солдат? Страхом и насилием вам народ не победить, и придет время, когда солдаты, наши братья, перестанут вам служить и присоединятся к нам, народу труда!»
Когда говорил Щербаев, командир отряда смотрел на вице-губернатора и ждал его сигнала об аресте говорившего, но вице-губернатор этого не сделал на общем собрании, и только по окончании его, на второй день арестовали Щербаева. А Щербаев продолжал: «Я понесу тяжелую кару за землю и волю и знаю, что народ добьется в борьбе своего права на землю и волю!» Народ молчал, молчали солдаты, и молчал вице-губернатор, а потом повторил: «Бог и царь прощает вам ваши заблуждения, живите с миром!» Послышалась команда: «Сабли в ножны!» Сел в свой экипаж и под охраной солдат уехал в Смуров. Народ молча и угрюмо разошелся по домам.
Через две-три недели царская агентура начала выявлять активных республиканцев, начались массовые аресты и суды республиканцев в городе Смурове на сроки от трех до шести месяцев. И когда мы, школьники в девятьсот пятом году, в тридцатых годах стали взрослыми и семейными, через двадцать пять лет, тогда уже миллионы пошли на десятки лет в сталинские тюрьмы и концлагеря, и царские сроки наказания казались ангельскими по сравнению с марксидскими сроками заключения.
Старотопская самоуправляющаяся республика погибла, но сознание революционной борьбы с угнетателями и поработителями продолжало существовать в старотоповцах, в отцах и их детях. Молодежь в ночном, на гумнах, в поле, в лесу, на рыбалках на Зигзаге продолжала петь революционные песни и радостно встречала возвращающихся из тюрем и ссылок республиканцев. Вместе с крестьянами и семья Разумовских сочувствовала восстанию крестьян, приходили на собрания, помогали семьям заключенных, почему и пользовались уважением односельчан. К тому же земельными угодьями не владели, они жили от доходов мельницы и своего домашнего хозяйства. Их дети вместе с детьми крестьян учились в одной и той же школе, вместе играли и ходили на улицу.
Крестьяне старались детей учить и дальше, по окончании сельской шестиклассной школы, потому что при доме не имелось возможности, чем жить, тогда как Разумовские имели хорошее хозяйство, мельницу и сад, оставались при доме, а крестьянские дети продолжали учиться в ремесленной школе, учительской семинарии, фельдшерской школе, сельскохозяйственном училище, которые были доступны детям крестьян, где многие из них учились, а Разумовские их приглашали к себе к своим детям на игры и видели в них будущих женихов для своих четырех дочерей, не землепашцев, а служащую интеллигенцию. Но мы, школьники, бывая у них в доме, стеснялись их, как живущих в лучших условиях, чем мы, крестьяне, часто ходившие в школу в лаптях до четвертого класса.
Первая встреча с Таней Разумовской[252] произошла в их доме, когда она окончила в Смурове семь классов гимназии и ее родители не захотели продолжить ее ученье. Они сочли для девушки в замужестве данное ей ученье достаточным. Таня Разумовская старше меня была на один год, ей было шестнадцать, а мне пятнадцать лет, и я сразу влюбился в ее золотистые косы, голубые глаза и в ее улыбку с ямочками на щеках. Угощала чаем за столом сама Серафима Яковлевна меня, Федю Карташева и Володю Полякова, и вместе с нами сидели за столом и все ее четыре младшие дочери, и я так часто и длительно смотрел на Таню, что Серафима Яковлевна заметила мне: «Чего это вы всё смотрите на Таню?» Я растерялся и бухнул: «Она такая хорошая!» Все сидевшие за столом удивленно посмотрели на меня, а Серафима Яковлевна сказала: «Да у меня все они хорошие». Когда уходили из дома Разумовских, провожая, Таня шепотом сказала мне: «Да и ты хороший!» Так я познакомился с Таней Разумовской и влюбился в нее первой юношеской любовью, и потом, через много, много лет эта любовь к ней и ее ко мне стала и последней ее и моей любовью.
В тот же год, по окончании сельской шестиклассной школы, одни из нас уехали учиться в Смуров в фельдшерскую школу, другие в учительскую семинарию в Вольск, в сельскохозяйственную школу на Кинель, дети священника — в духовную семинарию и епархиальное училище. В летние каникулы учащиеся съезжались в Старотопное, до пятнадцати юношей и девушек, отдыхали, развлекались, собирались все вместе, ходили в лес, займище на берег Зигзаги, жгли костры, играли, но среди нас не было Тани Разумовской — ее мать почему-то девушек к нам на село не отпускала, чем все мы были недовольны, таким пренебрежением с ее стороны.
Весело и беззаботно проходило время на каникулах в Старотопном. Вместе уходили в лес, купаться в Зигзаге и
