Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Был тихий теплый августовский вечер, я мучительно ждал и гадал — придет или не придет Таня ко мне по моей записке? Придет — значит, любит, не придет — не любит, но ведь она сказала, что и я хороший. Медленно, как бы прогуливаясь, шла по берегу пруда Таня в светлом платье в сиянье голубого лунного света и, подходя ко мне, проговорила: «Вот пришла и я к тебе, хорошему, твоя хорошая!» — улыбаясь, полушутя проговорила Таня.
В тот же вечер, гуляя по берегу Зигзаги, каждый по голосу, движениям, взглядам поняли, а вернее, почувствовали взаимное влечение любви и, расставаясь, договорились через каждые два дня встречаться по вечерам у старого вяза на берегу Зигзаги вблизи их дома, втайне от всех, чтоб никто не мог знать о наших встречах.
***В августе в девятьсот четырнадцатом году началась Первая мировая война, а с нею и мобилизация сынов, отцов и братьев в городах и селах. Из нашей семьи в первые два года войны были мобилизованы четыре брата. Убитые горем, со слезами и всеобщим смятением, как живых покойников провожали на мировую войну-бойню сыновей, отцов матери, жены и дети, отцы, дочери, деды и внуки и бабушки во всех городах и селах страны. Провожали и прощались как с покойниками и все родные, знакомые, друзья и товарищи. Точно так же, как и все народы полей и городов других стран, ибо не народы создают войны, а правительства государственной власти.
И нет и не будет создано таких весов, чтоб можно было измерить горе, слезы и кровь человеческую в мирное и военное время от угнетения и порабощения человека и общества той или другой классовой государственной властью в господстве одних властей над другими во имя своей государственной власти, своего отечества и патриотизма — этого нелепого все еще существующего пережитка прошлого.
И вот сражаются, убивают и калечат друг друга миллионы людей, одетых в солдатскую форму, никогда друг другу не сделавших зла, мирно работавших в полях и городах на благо человечества. Никаких войн труженики никогда не хотели и не хотят, а только правительства государственных властей стремятся к господству над своими и не своими народами. Так говорил, провожая на войну, Федор Петрович Большаков — местный философ и дядя Терехова Сергея.
В городе Смурове государственные власти по улицам города несли портреты царя и его министров с лозунгами «За веру, царя и отечество», «Война до победы», в сопровождении больших толп фанатиков государственной власти. В тех же, других странах также во имя идола власти и патриотизма происходили манифестации прислужников власти, а народы мира кнутом и штыком все гнали и гнали правительства на мировую бойню. А мы, учащиеся, продолжали учиться, сдавать экзамены, взрослели и интересовались девушками. И любовь моя к Тане Разумовской все росла вдали от нее в Смурове.
Если в прежние годы я ее любил издали, то теперь хотелось быть вблизи ее. Поэтому, приехав на каникулы в следующем году, в тот же день дал знать Тане, чтоб пришла на берег Зигзаги к вязу. Был теплый июльский вечер. По дороге собрал букет полевых и лесных цветов и в ожидании ее прихода, сидя на берегу Зигзаги, начал мечтать. «А что, если Таня не придет, значит, не любит». Прошел уж час ожидания. «Может быть, она хочет прийти, да что-нибудь помешало выйти ей из дома, чтоб не заметила ее мать». Послышались легкие шаги, подошла Таня. «Здравствуйте, простите, что я долго заставила вас ждать — была занята с мамой хозяйственными делами». — «А я вам букет цветов собрал. Прошу, от чистого сердца». — «А я тоже от чистого сердца, — сказала Таня, целуя в губы. — Я так рада побыть вместе с тобой. Помнишь, когда ты (незаметно мы перешли на „ты“) мне при первой встрече сказал, что я хорошая. Я много думала о тебе, а ты вспоминал меня там в Смурове? Я та же для тебя хорошая, или там есть лучше меня девушки?» — «Нет, Таня! Прошел год, и все мечты мои были о тебе одной. Я полюбил тебя на всю жизнь, я хочу, чтобы и ты любила меня так же». — «Да зачем хотеть, когда я сама полюбила тебя!» И в долгом поцелуе соединилась наша любовь. Долго в тот вечер целовались, миловались и, утомленные любовью, но радостные, бодрые и счастливые, разошлись до следующей встречи на берегу Зигзаги. Тане было семнадцать, а мне шестнадцать лет.
Почти каждый день продолжались встречи, и все сильнее крепли любовь и мечты о будущей жизни. Было ясно, что война не минует и меня, и что бы потом ни случилось, [мы решили] никогда не оставлять друг друга, чтоб любовь жила вечно. В последней встрече перед отъездом в Смуров яркий лунный свет озарял золотистые волосы Тони[253], ее чистое белое лицо, Зигзагу, лес и поляны, и это сияние наполняло неизъяснимой любовью. «Как хорошо любить тебя, Тоня!» — «А тебя, — говорила Тоня, — еще лучше любить! Да, милый ты мой, на веки вечные будет жить во мне моя любовь к тебе». И в долгих поцелуях и объятиях крепла и углублялась наша любовь во все наши встречи.
***Заканчивались мои каникулы, а следовательно, и встречи с Таней — начались сборы в Смуров. Мать пекла подорожники и, как всегда, с печальным лицом наставляла меня на жизнь в Смурове. Отец делался все молчаливее, переживая в себе мой отъезд из дома. В это время приехал из армии на побывку брат Александр. Он был мобилизован с первых дней войны, окончил школу прапорщиков и воевал на Турецком фронте командиром сотни пластунских кубанских казаков: в черкеске, бурке, с кинжалом и шашкой, что вызывало восхищение отца и матери. Он мне говорил: «Как только будут призывать в армию твой год, то приезжай немедленно в Тифлис, там тебя направят в школу
