Анатоша Одуванчиков в стране краснокожих - Григорий Яковлевич Градов

Эх, ты, бледнолицый!

Крыть мне было нечем. По сравнению с ним и с Васькой, я действительно был бледнолицым.

С непривычки, холодная колодезная вода обожгла мне кожу, но кружка парного молока и здоровенный ломоть белого хлеба примирили меня с жизнью.

— Ну, ребята, живо собирайтесь! — скомандовал дядя Федя.

Путь предстоял долгий, и я решил запастись, по возможности, всем необходимым.

Метод же для этого я применил следующий: все содержимое чемодана, корзин и узелков вытряхивалось на пол в правом углу комнаты, а затем те вещи, которые надо было взять с собой, перебрасывались в противоположный угол. Таким образом, можно было наверняка избежать путаницы.

Через обеденный стол полетели: осеннее ватное пальто, на случай холодной погоды, башмаки, калоши, две фуфайки, запасная курточка и брюки, шесть пар носков, подушка, одеяло, две простыни, две книжки — Майн Рида и Густава Эмара, банка гуталина, сапожная щетка и множество других, с моей точки зрения, необходимых вещей. Я только что закончил эту тяжелую работу, как в комнату вошел дядя Федя.

— Это что? — спросил он, указывая на вещи в правом углу комнаты.

— Это ненужное, остается, — ответил я.

— А это?

— А это с собой.

— Так-с.

Дядя Федя подошел к куче вещей, отобранных на дорогу, и через стол полетели обратно: сапожная щетка, гуталин, Густав Эмар, Майн Рид, две простыни, одеяло, подушки, шесть пар носков, курточка, одна фуфайка, калоши, башмаки и осеннее ватное пальто.

Ненужное!

Остались только брюки и одна фуфайка.

— Давай сюда покрывало, сандалии, полотенце, мыло, зубной порошок и щетку…

Я метался, как угорелый, отыскивая называемые им вещи.

— Кружка и ложка есть?

Таковых не оказалось.

— Попроси у тети Лизы. И пусть она тебе старый вещевой мешок даст… Марш!

На столе, в кухне, нас ожидала целая куча сʼестных припасов: восьмушка чая, фунтов 5 сахара, столько же гречневой крупы, немножко риса, сливочное масло в банке, соль, лепешки и целый каравай черного хлеба.

Съестные припасы

Все это мы распихали по своим вещевым мешкам. Ноша вышла порядочная. У Юрки, кроме того, в руках были удочки, а у Васьки за плечом монтекристо[1].

Дядя сделал нам генеральный смотр и затем произнес короткое, но внушительное напутственное слово:

— Не тонуть. Сырой воды не пить. С ребятами по дороге не драться. Должны быть дома через 4 дня — в среду, к вечеру, до захода солнца. Трогай!

Юрка заиграл на губах буденновский марш, мы подхватили и бодрой походкой вышли за ворота усадьбы.

Трогай!

9. ГРЕБЕЦ-ЧЕМПИОН

Я видел лодки в Москве, на Патриарших прудах. Они были ярко раскрашены в красный, голубой и белый цвета. У них были аккуратненькие скамеечки, а сзади красиво выточенные спинки, на которые можно было удобно откинуться. Я часами наблюдал, как эти лодки, наполненные веселыми и нарядными молодыми людьми и барышнями, кружатся по темно-зеленой воде Патриаршего пруда, и должен сказать, что к гребному спорту у меня выработалось самое снисходительное отношение. Я не предвидел каких-либо трудностей в этом пустяковом занятии. Стоит только сесть на среднюю скамейку, лицом к корме, крепко зажать в руки весла, занести их подальше, опустить в воду и, красиво выгнув грудь, откинуться назад. Вот и все.

Я часами наблюдал лодки на Патриарших прудах

Поэтому я не нахожу ничего предосудительного в том, что по дороге от усадьбы до реки я кое-что рассказал своим спутникам о моих победах в гребных состязаниях и о поставленных мною рекордах. Ребята отнеслись к моим рассказам с полным доверием, да я и сам, признаться, почти верил в них: эка, подумаешь, невидаль, загребать воду двумя длинными лопатами, тем более, что теоретически я отлично знал, как это делается. Лодка, в которой нам предстояло совершить длинное и интересное путешествие, оказалась совершенно непохожей на те раскрашенные игрушечки, которыми я любовался в Москве. Черная, грязная, облитая и изнутри и снаружи каким-то темным липким клейстером (впоследствии я узнал, что это «вар» — смола с дегтем, — которым мажут лодки для избежания течи), она возвышалась над водой всего на каких-нибудь четверть аршина. Юрка совершенно свободно, как по земле, прошел по ней до крайней скамеечки.

— Ну, кто на весла? — спросил он.

— Да кто же, как не Толька? Уж ему и книги в руки, — решил Васька. В тоне его голоса чувствовалось неподдельное уважение. Я пробормотал несколько слов о том, что я хотя и давно не тренирован, но, как чемпион, могу показать им настоящую классную греблю, и что если они спешат, то я готов приналечь, — и с этими словами решительно ступил на дно лодки.

В ту же секунду лодка покачнулась направо, я пригнулся налево; лодка покачнулась налево — я пригнулся направо… Так как в ближайшем будущем нельзя было предвидеть конца этой бешеной пляске, то я счел за лучшее сесть на дно и слегка успокоиться от пережитых волнений.

Ворона насмешливо каркнула

— Да лезь же ты, тюря, на весла! — хохотал надо мною Юрка. — Эх ты, гребец-чемпион, в лодку влезть не умеешь!

Я вспылил:

— Разве это лодка? Это калоша какая-то! Лодка должна быть настоящая, без обману. У нас в Москве в любой лодке хоть гимнастику делай, а в этой пошевельнуться нельзя!

Кое-как на карачках добрался я до средней скамейки.

— Ну, садись, разбирай весла! — командовал Юрка. — Васька, отчаливай!

Сесть — дело не мудрящее, но как сесть — вот в чем вопрос. Где у этой проклятой лодки перед, где зад? Я твердо помнил, что на московских лодках гребец садится к тому концу лодки, где находится выгнутая спинка, сквозь столбики которой продеты шнурки от руля.

А у этого странного сооружения не было абсолютно никаких ориентировочных пунктов.

Я сел.

— Тюря! Куда ж ты носом к носу уселся? — заорал Юрка. — К корме повернись!

— А то на ней написано, что ли, где нос, где корма? — огрызнулся я, поворачиваясь.

На ней не написано, где нос, где корма

— А сам не видишь?

— Что ж сам, обязан я, что ли, над такими пустяками голову ломать? Вот у нас в Москве, если у лодки нос, так уж это действительно нос — каждому понятно и ясно…