Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов
— И то правда, — обрадовалась мама, — схожу. Уж больно сынок любит книжку, да все нам с отцом вслух читает.
Вечером она принесла мне от учителя книжку «Новая деревня» для второго класса. Я сразу же уткнулся в нее. Сперва прочитал рассказ про себя, потом вслух отцу с матерью, а после начал писать.
Андрюшка опять пришел к нам. Послушал, как я читаю, и говорит мне:
— Ты теперь больше меня знаешь. Учить тебя нечего. Лучше я маленько посплю.
Он тут же залез на печку и завалился спать. Мама говорит мне:
— Пока он спит, ты надень его валенки, шубу с шапкой, мы сходим с тобой к учительнице; тут через лед недалеко. Она намедни велела мне привести тебя.
Я быстро оделся, забрал книжку, исписанные тетрадки, и мы отправились.
Школа стояла на площади по ту сторону речки. В одной половине были два класса с длинными партами, стоячими черными досками, в другой половине жили учителя.
К нам вышла учительница, высокая, тонкая, с седыми волосами и строгими глазами.
Мама низко поклонилась ей, робко сказала:
— Мы к вашей милости…
— Помню, помню, — громко перебила ее учительница. — Сейчас я проверю вашего сына. Как тебя звать, мальчик? — строго посмотрела она на меня.
— Петькой, — буркнул я.
— Не Петькой, а Петей, — поправила меня учительница. Затем взяла у меня из рук книгу, открыла на средине, куда я еще не добрался, сказала:
— Читай вслух.
Я хоть не очень быстро, но без запинки начал читать.
— А теперь расскажи, о чем ты прочитал, — приказала мне учительница, а сама начала листать мою тетрадь.
— Изумительный почерк, — бормотала она чуть слышно, пока я рассказывал прочитанное.
— Александр Дмитриевич, иди сюда! — громко позвала учительница.
Вошел толстый лысый старик в очках, с седыми усами, в черном жилете на белой рубашке.
Мама и ему низко поклонилась. Он тоже мотнул головой.
— Посмотри, какая бесподобная каллиграфия у этого мальчика, причем, ни единой орфографической ошибки. Но самое поразительное, что он самостоятельно научился читать и писать. Это просто какой-то феномен!
— Так, так, — сказал учитель, перелистывая тетрадь.
— Он и рихметику знает, — не утерпела, похвалилась мама.
— А что же ты знаешь по арифметике? — спросил меня учитель.
— Табличку знаю, складывать, вычитать, умножать и делить умею.
Учитель тут же начал спрашивать меня таблицу умножения. Я отвечал без запинки. Потом он стал задавать мне устно примеры на все четыре действия. Сперва легкие, потом все труднее и труднее. Решил и примеры.
— Н-да-с, — пошевелил седыми усами учитель, — весьма способный… И что же это, голубушка, вы такого одаренного мальчика от школы оторвали?! — сердито покосился учитель на маму. — Ведь из него может второй Ломоносов получиться!
Мама часто заморгала своими большими синими глазами. По ее худеньким щекам покатились слезы.
— Сам-то поехал, было, на базар за одежонкой ему, да…
Я дернул ее за полу. Пусть учителя не знают, что отец пропил деньги.
Мама замолчала, вытирая кончиком платка слезы. Учитель видал, как я дернул ее за полу шубенки.
— Н-да-с, — задумчиво сказал он, — тут, разумеется, и возраст его играет большую роль. Ведь ему уже пора учиться в четвертом классе. Но способности у него тоже большие, весьма большие! Если ты и дальше будешь дома так же прилежно заниматься, то будущей осенью мы тебя посадим сразу в третий, а может быть, даже в четвертый класс, — сказал он мне. — А вы, голубушка, будьте добры за лето обеспечить его одеждой, обувью! — повысил учитель голос на маму. — Куда это годится?! Берете ребенка на воспитание, а сами не можете его в школу снарядить.
Учительница дала мне грамматику, задачник. Рассказала, как надо самому заниматься.
Когда мы вернулись домой, Андрюшка все еще спал. Пришлось мне будить его.
Одеваясь, он громко сопел со сна, потом спокойно сказал:
— Сейчас меня вздуют.
— Кто?
— Сельские ребятишки. Они не любят нас. Как увидят, кричат: «Бей приютских!» — и давай бока мять. Сюда шел — на меня попенок со своей оравой набросились. Ладно дяденька один заступился. Тогда они вдогонку мне начали горланить: «Эй, приютник гололобый, не ходи нашей дорогой! Ходи барской да татарской!» Хоть мы теперь и не живем в барской усадьбе, и бритые головы у нас давно уж обросли, а они все одно: «гололобый», «барской»… Ежели никто не заступится, то теперь они меня, как пить дать, отбуздыкают.
Отец пошел провожать его. Больше Андрюшка к нам не приходил.
5
Ох, и злилась зима под конец. Уже больно неохота ей было уходить. Целую неделю выла в трубе, свистала под окном, стучала сенной дверью.
Отец прямо измучился весь, похудел. Он то начнет ходить по избе, то на дверь уставится, будто ждет кого. А когда вьюга чересчур жалобно застонет, он схватится за голову руками и упадет на кровать вниз лицом.
Ночью ветер сразу утих. На другой день ярко засветило солнышко. Потом с крыши весело зазвенела капель, дружно начал таять снег, зажурчали ручейки.
Через неделю бугор перед нашей избой уже просох, по нему важно прохаживался исхудавший за зиму грач.
Мне надоело сидеть дома. На дворе было так хорошо! Ласково грело солнышко, весело чирикали птички, от земли шел теплый пар.
Отца с матерью дома не было, и я решил немножко побегать по бугорку. Выскочил разутый, раздетый, без шапки на улицу и ну бегать по бугру! Прыгал, вертелся волчком, приседал, становился на руки… Смеялся, кричал, пел!..
— Весна-красна!.. Хо-хо-о-о-о!.. Птички-певички! Ха-ха-а-а-а!..
В избу вернулся, когда совсем уморился. Потом мне что-то стало зябко. Я залез на печку. К вечеру у меня разболелась голова.
— Петя, айда ужинать, — зовет мама.
— Не хочу.
— Как это не хочешь? — удивился отец. — Ну-ка, слезай скорее, мать тыкву напарила, ты любишь ее.
— У меня голова болит.
— С чего бы это? Уж не угорел ли ты? — забеспокоилась мама.
— Нет, я разутый на улицу бегал.
— Батюшки-светы, да ведь ты простудился!..
Она приложила свою ладонь к моему лбу.
— Голова-то горит вся, как в огне!.. То-то у меня под вечер сердце все ныло. Чуяло беду. Проша, сходи к Варваре-знахарке, может, питья какого даст. Как бы не расхворался наш Петенька. Господи, спаси и помилуй его.
Но господь не помиловал меня, я тяжело заболел.
Ночью у меня начался жар. Я метался, стонал, просил пить, а что дальше было — ничего не помню…
