Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Когда служба закончилась, все двинулись к выходу из церкви, желая друг другу счастливого Рождества. К моему ужасу, перед нами внезапно нарисовался Эмиль. Признаюсь, выглядел он впечатляюще в классно сидящем пиджаке и темно-синих джинсах, оттеняющих белизну рубашки.
— Здравствуйте, я одноклассник Чили, Эмиль. — Парень протянул маме крепкую ладонь. — А вы…
— А я ее мама.
В общем, это был просто кошмар! Эмиль пожимал руки моим родителям, поздравлял, скалясь во все тридцать два зуба, потом полез ко мне обниматься и на глазах у всех чмокнул в щеку, рядом с губами. Типа по-дружески, и вообще — праздник же. Выглядело это так, будто мы уже год вместе, а теперь он представился моим предкам. Не знаю, видели ли спектакль старшие Винтермарки — они уже стояли у дверей и говорили о чем-то со священником. Но вот Д. точно главный момент вечера не пропустил. Я до сих пор помню полный боли взгляд и побелевшие пальцы, прижимающие к груди томики Псалтыри — Монстрик книжки псалмов как раз по рядам собирал.
А что мне было делать? Не отпихивать же Эмиля? Хотя можно было бы, он бы не рассыпался. А тут еще мама заявила, как мы замечательно смотримся вместе, и начала выспрашивать Эмиля, в каком году он родился — наверное, это было важно для фэн-шуй. Кончился этот цирк тем, что мама предложила Эмилю к нам заходить. Папа не возражал: после трех дней с говорящей головой Агапайоса в ноутбуке он смирился с судьбой, а рождественская служба его и вовсе расслабила.
Отстойно начавшийся вечер завершился попыткой установить гигантскую елку в гостиной. Макушку папа предусмотрительно подрезал, но обнаружилось, что водить хоровод вокруг дерева было невозможно, куда бы мы его ни ставили — настолько широко расходились пушистые ветви. В итоге папе пришлось обращаться к соседу за садовыми ножницами. К ножницам, оказалось, прилагался Эмиль: посмеиваясь и косясь на меня веселыми глазами, он обкорнал ель по периметру до нужного размера. Мамино раздражение так и витало в воздухе, и она позволила ему материализоваться, как только Эмиль свалил.
— Надо же быть таким идиотом! — доносился визгливый голос из кухни, пока я вешала на подстриженную елку шарики и гирлянды. — Поселился с ребенком в конуре, а елку купил, как для Амалиенборга![38]Вот на что уходят мои алименты — на твою манию величия!
Ссора на диване была уже потом, как и вырванный из розетки Агапайос и содранные со стены кабинета сине-лиловые спирали — мамино арт-терапевтическое творчество, доставшееся папе в подарок. Я, кстати, получила презент получше — музыку ветра из бамбуковых трубочек с перьями. Мама повесила ее в моей комнате, и я теперь даже этому рада: талисман напоминает мне о Д. Потому что сам Д. меня теперь наверняка за три километра обходить будет — после того, что случилось в церкви. Блин, полгорода видело, как Эмиль со мной целовался — что я теперь в школе скажу?
В общем, мама уехала, а клоун, как говорится, остался. За окном взрывались праздничные фейерверки, а мне казалось, это мою жизнь разносит в клочья. Как я теперь вернусь в школу? А ведь уроки начинаются уже завтра. Боже, мам, ну зачем ты приезжала?! Я оказалась для тебя такой же ненужной, как цепочка с кулоном, которую ты забыла положить в чемодан…
Безумие
Я смотрела на потрепанную пухлую тетрадь, судорожно тиская в руках телефон. Желтая обложка выгорела и стала почти белой, углы обтрепались, на нижнем — мерзкое бурое пятно будто от раздавленного насекомого. И все же это была она. Та самая книга откровений. Тетрадь Дэвида. Достаточно было прочесть пару страниц, чтобы в этом убедиться. Я и прочла. И даже нашла кое-что между ними — прядку черных волос, мягких и пушистых, как у ребенка.
Всхлипнув, я открыла в телефоне «Контакты» и нашла номер Марианны. Именно ей надо звонить, если я схожу с ума. «Алло? Доброе утро, это Чили. Кажется, я чокнулась. Да, совершенно ку-ку. Наверное, все-таки не нужно было ездить в Хольстед. Вчера вечером на столе в гостиной ничего не было, а сегодня на нем тетрадь. Та самая, желтая. Откуда? Oдин знает. После суда ее отдали родителям Дэвида. Наверное. Им же все его вещи передали, которые были в вещдоках. Может, она мне чудится? Тетрадь то есть. Или чудится, что ее тут раньше не было? Бывает же так, что у людей появляются ложные воспоминания. Ведь бывает? Особенно после психогенной амнезии, я читала в Интернете. Они еще как-то так мудрено называются. Фабулы? Фабуляции? Только в психушку меня не отправляйте. Я туда не хочу. Там решетки и злые санитары».
Я сбросила вызов, не дождавшись и двух гудков. Пощупала тетрадь. Вынула из нее темную прядку и поднесла к носу. Пахнет полынью и летом. Так мог бы пахнуть принц День.
Боже, а что, если все реально? Если в дом кто-то вломился, пока я спала, и нарочно оставил тетрадь на столе? Но зачем? И каким образом, если следов взлома нет? Входную дверь я точно заперла на ночь по городской привычке. Может, кто-то надеется свести меня с ума? Или хочет, чтобы я дискредитировала себя паническими звонками, скажем, тому же Магнусу Боргу — я же подумывала ему позвонить. Ну или хотя бы местным панцирям. Вот прикол бы был, если кто-то из них меня еще помнит.
Стоп! А что, если таинственный гость — это сам Дэвид? А тетрадь — намек. Или след, который должен привести меня к нему. Неужели Шторм побывал здесь ночью? Может… Может, он все еще где-то рядом?
Следующие полчаса я ураганом носилась по всему дому, заглядывая в шкафы, кладовки и под кровати. Даже на чердак залезла и разворошила гору коробок с барахлом, которое собиралась свезти на помойку, да все руки не доходили. Нигде никаких следов чужого присутствия. Хотя кто его знает? Возможно, я просто не заметила, что какие-то вещи переложили или переставили, ведь давно уже в доме не появлялась. Во всяком случае, Дэвида тут точно нет. Как и логики во всей этой истории с тетрадью.
Устав и запыхавшись, я спустилась вниз и
