Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— О чем ты? — нахмурился я. — Лаура же сказала, что Мартин толкнул отца, а тот об этом не упоминал.
— Ну, на беднягу Мартина вообще валят все шишки, — пожала плечами Маша. — Как, впрочем, и на твою маму. Вполне возможно, потому, что уверены: ты никогда не услышишь его версию.
— На что ты намекаешь? — насторожился я.
— Да на то, что в твоей чокнутой семейке брат, возможно, единственный, кто не будет тебе врать. И по совместительству тот, кого, предчувствую, будет сложнее всего отыскать.
— С чего ты так решила? И почему считаешь, что Лаура лжет?
Маша сверилась с экраном смартфона, выбирая нужное ответвление дорожки, прежде чем ответить.
— Просто все так стараются выставить его каким-то чудовищем. Из кожи вон лезут, лишь бы убедить тебя, что ему нельзя верить, а лучше всего вообще забыть о нем. Уж Мартин и психопат, и наркоман, и уголовник, словом, пробу на нем негде ставить. А ведь брат — единственный, кто продолжал искать вас еще долго после исчезновения. Тут, думаю, Лаура не соврала. К тому же, по логике вещей, после матери в вашей семье тебе, скорее всего, был наиболее близок именно Мартин — и по возрасту, и потому, что вы оба — мальчишки. Скажи, — Маша заглянула мне в глаза, отбросив со лба влажную челку, — ты его хоть немножко помнишь?
Я задумался, а потом неуверенно кивнул.
— Вообще-то, кое-что стало возвращаться. Пока немного. Его голос, какие-то фразы, события, связанные с братом. Ощущение… — я помедлил, подбирая слова, — надежности и доверия, что ли, при мысли о нем. Наверное, я бы вспомнил больше, если бы увидел его.
«Как вспомнил запах отца и его трубку», — добавил я мысленно.
— Значит, ты не боялся Мартина? — продолжила Маша. — Так я и думала. Был бы он в самом деле отморозком, каким его родственнички описывают, вряд ли бы спасал несушек от жестокой судьбы в виде корма для норок и уж наверняка вовсю бы оттягивался на беззащитном мелком братишке. Это раз. — Она демонстративно загнула палец с обломанным ногтем. — А вот тебе два. Вопрос: почему Мартин оборвал все связи с отцом? Ведь тот-то его не бросал. И родительских прав его не лишали — с чего бы? Допустим, опека решила, что воспитывать двоих детей, особенно проблемного подростка, инвалид не в состоянии. Но остаются же выходные, каникулы. Даже дети, которые растут в приемных семьях и детдомах, имеют право видеться с биологическими родителями. Я это точно знаю: у нас в классе была девчонка, которая жила в приемной семье. — Маша загнула второй палец. — И три. Твоя сестрица как-то подозрительно упорно избегала говорить о дяде и отце, как, впрочем, и о том, от чего тебя пыталась защитить мама. Хотя стоило тебе упомянуть, что виделся с дядей, вся прям напряглась. — Третий палец присоединился к остальным.
Я потер лоб, под которым начала пульсировать зарождающаяся головная боль. И неудивительно: я с детства ненавидел пазлы, а в этом точно было не меньше тысячи кусочков!
— Хочешь сказать, все они сговорились? Типа как подельники перед допросом?
— Аллилуйя, Медведь! — Маша сделала вид, что падает на колени, и вскинула руки к небу. — Наконец-то до тебя дошло! Милая семейка заручилась круговой порукой и скормила тебе тонну вранья, а ты хаваешь да еще добавки просишь. Я пока только одного не понимаю: кому это надо и зачем?
— И самое главное, — с обидой пробормотал я. — Что они все от меня скрывают?
Мы вышли к дороге, идущей вдоль пляжа — за стволами деревьев и их голыми кронами просматривалась серебристобелая полоса песка и гладь по-осеннему свинцового, даже на вид холодного моря. На его волнах неподалеку от берега величаво покачивалось несколько лебедей.
— Есть еще и четыре, — добавила как-то напряженно Маша.
Я взглянул на нее, отогнув край капюшона, который тут, на открытой местности, снова пришлось натянуть. Мария прикусила ноготь на пальце, глядя на ведущий в никуда деревянный мост в форме кольца, далеко выдающийся в море.
— Следы у тебя на горле. Такие же остались у моей мамки после того, как Ларс ее в коридоре душил. А у тебя они откуда? — Кошачьи глаза, потемневшие, как море, уставились на меня в ожидании ответа.
Я понял, что соврать не смогу.
— Кто такой Ларс? — попробовал я выиграть время.
— Неважно. — Маша тряхнула головой. С мокрой челки веером разлетелись капли. — Я-то все думала: чего это Медведь стал шарфом заматываться по самые уши, будто девственница в гареме? Простуды, что ли, боится? А утром сегодня синяки разглядела.
— Ты не думала, что это потому, что шарф моя мама связала? — буркнул я мрачно, глядя себе под ноги. — Может, это просто память…
— Вот только гнать не надо, — оборвала меня Маша. — Кто это с тобой сделал? Отец? Или милый дядюшка?
— Вигго, — ответил я, не поднимая глаз. Отчего-то стало ужасно стыдно. Ведь я взрослый парень и вот оправдываюсь тут, как какая-то жертва домашнего насилия. Хотя так в общем-то и есть, наверное. Вот же черт! — Отец бы никогда…
— А этого ты не знаешь, — сурово припечатала Мария. — Может, просто повода не было. Ты вообще почти ничего не знаешь. В жмурки с тобой играют, Медведь, и ты топчешься по кругу в темноте. — Она тяжело вздохнула. — Ладно, прости. Не собиралась на тебя наезжать… Так с чего Вигго на тебя накинулся?
Черт, надо было Маше сразу все рассказать. А теперь… Трудно признаться, каким был тупицей.
— Уже неважно, проехали, — мотнул я головой. — Просто он отморозок полный. Даже отец так сказал.
Некоторое время мы шагали молча. Только чайки тоскливо вопили, повисая в воздухе над пляжем, да с мокрым шелестом проносились за завесой дождя машины.
— Не хочешь, не говори, — пожала плечами Маша. — Твое дело. Тут недалеко автобусная остановка. — Она махнула куда-то вдоль дороги, сверившись с картой в телефоне. — Нужно вернуться в центр. Ты ведь собираешься к брату в Рандерс, верно?
— Без вариантов, — твердо ответил я. — На ближайшем поезде и поедем.
— Поедешь, — поправила неожиданно Маша.
— В смысле? — Я остановился и приподнял с глаз капюшон. — А ты?
— А мне и тут неплохо. — Маша развела руки в разные стороны и усмехнулась. — Природа, птички поют. Ты ведь у нас большой мальчик уже, Медведь. И без мамочки справишься.
Я вытаращился на Марию и только губами беззвучно
