Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— А, Ноа! Заходи. — Отец откатился назад в коляске, давая мне дорогу.
Нок сидел на верстаке, тихий, как мышка, и исподлобья разглядывал меня большими темными глазами.
— Вот познакомься, это сынишка Пак. Я ему тут показывал, как рукоять обтачивать. Давай-ка, Нок, — обратился он к мальчику, — беги к маме. Она уже, наверное, закончила.
Пацан будто только и ждал этих слов: бесшумно соскользнул на пол, гибкий, как ящерица, и юркнул в дверь. Белые подошвы его кроссовок замелькали на дорожке к дому.
— Да я не собирался вам мешать. Просто пароль от вайфая хотел узнать: надо почту проверить.
— Ты не помешал. — Отец обтер руки тряпкой. — Паренек робкий просто. К незнакомцам настороженно относится. Попривыкнет к тебе и оттает.
— Он часто сюда приходит? — спросил я, хотя хотел задать другой вопрос.
— Иногда. — Отец вытащил из кармана смартфон и быстро что-то набрал. — Муж Пак работает по выходным, а она не хочет оставлять сына одного дома. Я послал тебе пароль. — Он поднял на меня глаза. — Нок — хороший мальчик. Я бы хотел, чтобы вы подружились.
«А я бы не хотел», — чуть не вырвалось у меня.
Нет, паренек мне ничего плохого не сделал. Всего этого просто вдруг стало слишком много. Не хватало еще разбираться, кем приходится отцу Нок: временной заменой потерянных детей или внебрачным сыном. Пробормотав что-то невразумительное, я выскочил из мастерской и торопливо зашагал к дому, больше всего желая найти хоть какой-то предлог, чтобы уехать отсюда. Отец без меня справится: справлялся же как-то все эти годы, причем совсем неплохо. А я чувствовал себя здесь чужим и особенно остро это понял с появлением Нока.
И вообще, Маша ждала меня в Орхусе — я очень надеялся, что ждала. И когда я увидел в почте письмо из Центрального регистра, то понял, что это судьба. Лаура, сменившая после замужества фамилию на Линдаль, проживала в Орхусе, а Мартин был зарегистрирован по адресу в Рандерсе. Отец не считал, что мне стоит встречаться с ними, особенно с братом, но мне уже восемнадцать. Могу делать что хочу. А сейчас я больше всего хотел снова услышать Машин голос. Выбраться из вязкого болота прошлого и встать на твердую почву рядом с ней.
Я взял со стола мобильник и нашел в вызовах ее номер.
Pain is temporary, pride is forever[47]
Невероятно, но факт: жил грозный Спирит в студенческой общаге.
Осознала я это, правда, только утром, когда продрала глаза и обнаружила себя на складном икеевском матрасе, разложенном рядом с диваном-кроватью, на котором мирно дрых «неуловимый и неумолимый». Впрочем, из-под одеяла торчали только ноги в черных носках, так что, в принципе, это мог быть кто угодно. Плевать. Главное, добраться до толчка и источника воды, а еще домашней аптечки или где там правоверные датчане прячут панацею от всех бед, в том числе и от похмелья, — панадол.
Придя в вертикальное положение, я увидела в единственном окне комнаты многоэтажку, явно идентичную той, где находились мы с обладателем носков: по фасаду тянулись узкие балконы-галереи, куда выходили двери квартир. Развернулась на сто восемьдесят и обнаружила проход в крошечную кухоньку. Кухня четко ассоциировалась с краном и водой, так что я пошаркала туда.
Таблеток от головы в шкафчиках не обнаружилось, зато нашлась заначка — два штакета с планом. Я решила, что Спириту хватит и одного, и вообще, Бог велел делиться с ближним в нужде, а мне нужно было срочно привести мозг и тело из состояния трупа в рабочее. Из кухни вели две двери: на балкон-галерею и в совмещенный санузел, стерильно чистый, если не считать въевшегося в стены запаха курева. С детектором дыма под потолком явно кто-то похимичил, так что я спокойно уселась на унитаз и стала совмещать приятное с необходимым.
Задним умом человек всегда крепок. Я понимала, что чуть не заплатила вчера слишком дорого за шанс принять душ и поспать в тепле. Вроде подстраховалась и специально выбрала бар, куда рокеры по определению не заходят, и все равно нарвалась на хэнгеров, хорошо хоть уже изрядно принявших на грудь. Может, они не узнали сбежавшую курьершу без дредов — благо у меня хватило ума отчекрыжить их монтажным ножом в вокзальном туалете. Может, в Орхусе меня и не искали. Но рисковать я больше не хотела.
Достала из лифчика телефон — опыт научил, что по сумочкам его лучше не раскладывать, да и сумочки-то у меня теперь не было. Открыла сообщения и нашла переписку с Ноа. «Маша, прости. Не жди. Садись на поезд. Объясню позже. Все в силе. Медведь». Короткий текст я уже выучила наизусть. И когда же, интересно, настанет это «позже»? По-моему, время для объяснений давно уже пришло. Вечно в напичканном рокерами и панцирями Орхусе я маячить не стану. И так уже сделала Ноа о-очень большое одолжение. Разыскала его сестру. Тупо обзвонила всех, кого нашла в телефонном справочнике с фамилией Планицер, представляясь адвокатом, который типа разыскивает наследников покойной Матильды, матери Ноа. Решила, что лавэ — оно и в Африке лавэ и хороший мотиватор. И была права. Элис Планицер оказалась бабкой Ноа по отцу — мерзкая стервозная старушенция. С памятью у нее, однако, несмотря на сказанное Медведем, все обстояло совсем не так плохо. По крайней мере, адресок Лауры из нее удалось вытянуть.
Вот только звонить Ноа я первой не собиралась. Слишком много чести. Пусть он сначала сам позвонит. Извинится за свое свинское поведение. Объяснит, куда его черт понес. И почему решил поехать туда один.
У меня, конечно, имелись кое-какие предположения. Ведь навострил лыжи мой Медведь после очередного визита к милому дядюшке, который, очевидно, полил его супом — в смысле, слил ему тайком от меня какую-то инфу, которую нежный медвежий желудок переварить не смог. Так как Ноа был повернут на поиске блудных родственничков, а Вигго — родной и вроде единственный братан Эрика, то, скорее всего, добрый дядюшка рассказал Медведю, где найти его батю. Вот Ноа и полетел на зов предков как подстреленный, оставив за бортом здравый смысл по имени Маша. Оставалось только надеяться, что мозг Медведя скоро выйдет из спячки, и Топтыгин снова возникнет на моем горизонте — желательно целым и невредимым.
Причем лучше до понедельника — такой я себе поставила срок. Нужно же, в конце концов, и гордость иметь. Вон даже рокеры говорят, что боль временна, а слава вечна. Деньги и возможность
