Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
– Я работала на ЦРУ. Это сотрудничество началось давно. Двадцать пять лет назад. У меня была другая фамилия и другая жизнь. Я совершила ошибку, за которую они меня притянули. Заставили шпионить. Лет пятнадцать все было хорошо. Мне не приходилось передавать ничего, что могло бы навредить Тревербергу. Но потом ситуация изменилась. О моем предательстве узнали. И превратили меня в двойного агента. Много лет я думала, что та, вторая, сторона – это Интерпол. Или КГБ. Или кто-то еще, достаточно могущественный, чтобы играть в пятнашки на мировой арене. Со мной связывались так, как всегда связываются с агентами. Я почти привыкла к двойной, нет, тройной жизни. Но три года назад ЦРУ велели мне включиться в расследование, которое вел ты. А потом – любыми способами сблизиться с Арнольдом.
Она замолчала. Потушила сигарету, взяла новую. Все так же смотрела в окно, как будто там, за мутным стеклом, в городе, залитом дождем, был ответ на единственный вопрос, который ее мучил.
– И мы сблизились. Это было странно с учетом разницы в возрасте и всех прочих вводных, но мы поженились, и я почувствовала себя по-настоящему счастливой. Вряд ли тебе это интересно, но это важно для меня. Я совершила самую популярную и непростительную ошибку агента под прикрытием – позволила себе забыться и посмотреть на Нахмана не как на объект исследований или часть задания, а как на человека. Счастье длилось недолго, потому что я получила второй приказ. Не от ЦРУ. От других. Это я подстроила твою аварию, Аксель.
Он выпрямился так резко, как будто внутри развернулась пружина. Ничего не сказал, даже руки в кулак не сжал. Но замер, изучая ее. Арабелла не меняла позы. Как будто это не она сейчас призналась в том, что, оказывается, не спасла его, а чуть не убила.
– Я, – кивнула Стич с мрачной решимостью. – Я знала, что ты поедешь туда. Я должна была тебя устранить. Или замедлить. Вывести из строя на полгода, пока те, вторые, силы разбираются в хаосе, к которому ты смог приблизиться… но я не смогла. На кону стояло все: моя жизнь, жизнь самого близкого в мире человека, ты. Все перемешалось, и я сделала то, что сделала. Мне нет оправданий. Но дай мне еще немного времени. И, может быть, ты поймешь. Ты хороший слушатель и не задал вопрос, чем таким меня зацепило ЦРУ, что двадцать пять лет своей жизни я продала им… Спасибо. Когда-то у меня была дочь. Из-за меня она впала в кому, когда мы находились в отпуске в Штатах. Ее нельзя перевезти, и нужно было оплачивать больничный уход. Они платили. Я работала. И предание этого сотрудничества огласке означало бы неминуемую смерть для Джоди. Но только сидя у твоей постели, я поняла, что на самом деле она уже умерла. Умерла тогда, двадцать пять лет назад, когда машина перевернулась. Умерла тогда, когда я села за руль, выпив вина. Я тянула ее существование двадцать пять лет, предавая себя, второго человека, которого смогла полюбить, и единственного напарника, с кем смогла сработаться. Она уже умерла. В то время как ты, потерянный в коме, отчаянно боролся за жизнь и рядом с тобой находилась женщина, которая, в свою очередь, из последних сил боролась за тебя. Не знаю, когда именно я поняла, что свернула не на ту дорожку. В тот момент, когда обнаружила тебя без сознания на той проклятой дороге, переломанного, но живого, или тогда, когда увидела, как самая известная стерва Треверберга сидит у твоей постели и поет тебе колыбельные, вытирая слезы. Прости. Я знаю, что ты еще много лет будешь восстанавливаться, а головные боли, скорее всего, никогда не пройдут. Мне нет оправданий. Я действовала исходя из навязанной мечты и давно должна была остановиться. Но не остановилась. Тогда – не смогла.
– Что изменилось? – Он спросил это бесцветным, хриплым голосом. Реагируя на взрыв эмоций, которые привычно пришлось сдержать, голову стянуло мучительной, уже привычной, но все еще невыносимой болью. Но он не позволил себе слабость – поднять руку и коснуться виска. Он сверлил Арабеллу взглядом, не до конца осознавая весь масштаб трагедии. Или понимая? Что, если его начали бы шантажировать жизнью Жаклин? Кого бы он убил ради нее?
Всех?
– Я поняла, кто на самом деле поймал меня на работе на ЦРУ, – продолжила Арабелла. – Поняла, что именно он заставлял меня делать и почему. И поняла, как глубоко увязла. Никто не стоит таких жертв, особенно когда нет шансов. Я наделала слишком много дел, Грин. Намеренно запутывала следствие, не вполне понимая, что на самом деле происходит. К расследованию дела Кукловода меня привлек Клиффорд. Он же настоял, чтобы ты перешел в Агентство. В тот момент у меня не было четких указаний на твой счет. Если бы не он, мне не пришлось бы выбирать и, скорее всего, мы бы тут не сидели. Ты продолжал бы ловить серийных убийц, а я – жить дальше, хотя это нельзя назвать жизнью. Эдриан Клиффорд, твой бывший начальник, вскрыл схему, которую так тщательно прятали на протяжении десятков лет. И даже я не поняла тогда, на что именно он наткнулся. Но потом, когда мне начали поступать приказы об изъятии отдельных улик, я стала догадываться. Последний приказ расставил все по своим местам. Я должна была изъять протокол допроса с убийцей Туттона и сделать все, чтобы ты не взялся за расследование неудавшегося самоубийства Рихтера. Оказывается, все это время, Грин, я работала не на КГБ и не на Интерпол, а всего лишь на Кукловода. Я тормозила следствие, изображая командировки или действительно занимаясь расследованием, но не принося результата. Я понимала, что это путь в один конец. Понимала. Но не могла остановиться.
Между ними повисло тяжелое молчание. Пазл постепенно складывался. Ощущение, что они топчутся на месте, ощущение нехватки информации, хотя на самом деле ее достаточно. И, конечно, понимание, что за авария чуть было не перечеркнула его жизнь. Только вот эмоций не было. Грин словно окаменел, внимательно глядя на женщину, которой так долго учился доверять. Он опять оказался в этом капкане. Осторожный, как никогда, внимательный, профессионал своего дела, он не смог разглядеть предателя в ближнем кругу. Когда же он, черт побери, научится смотреть глубже?
– Ты не ответила на вопрос. Что изменилось?
Арабелла перевела на него взгляд. Совершенно мертвый и пустой.
– Я убила свою дочь. Во второй раз – и уже окончательно. Теперь им
