Замерзшее мгновение - Камилла Седер
Телль осторожно двигался по огороженному участку, чтобы не повредить возможные следы, и наконец опустился на корточки перед фасадом гаража. Он внимательно осмотрел вмятины и в одной из них разглядел более темную краску.
— Это краска с машины?
— Вероятно, — ответил Бьёркман. — И Улоф Барт… ты понимаешь. Мы отдали частицы на анализ.
— Мы ничего не нашли от машины, только следы колес, — сказал Телль не оборачиваясь. — Наверняка окажется, что это один и тот же автомобиль.
Он, морщась, поднялся и услышал, как заскрипели коленки.
— Что еще? Здесь, наверное, безнадежно, учитывая дождь.
Бьёркман хмуро согласился.
— Да, за день до того, как его нашли, сильно лило.
— Кто его обнаружил?
— Парень и девушка. Они гуляли, хотели попасть на тот мыс — вон там, видишь, и собирались, наверное, пройти через ближайшие к озеру участки… Собака, бежавшая впереди, забеспокоилась…
Они направились обратно к машине.
— Ничего другого мы не нашли, — повторил Бьёркман. — Пока не нашли. Я перешлю материалы по факсу, и ты сделай то же самое. Поможем друг другу…
— Прежде всего с обходом…
— …давай лучше оставим организационные вопросы начальству, а? Если это вообще один и тот же парень.
Телль кивнул с отсутствующим видом.
— Можно, я сяду в одной из ваших комнат, чтобы просмотреть, что у вас есть на сегодняшний момент? — попросил он. — Мне нужно собраться с мыслями.
Бьёркман тяжело вздохнул.
— Занимай хоть весь отдел, Телль. Кроме тебя и дежурного, там вряд ли кто-то еще будет.
28
1995 год
Сульвейг Гранит обменяла четырехкомнатную квартиру в Рюдбухольме на маленькую трешку в центре, после того как дочь ясно дала понять, что не собирается возвращаться домой. Сейчас она сидела у секретера и прижимала к груди пижаму вишневого шелка, а дым от «бленд ментол» кольцами поднимался к потолку. В 15.35 поезд, на котором ехала Мю, должен был прибыть на Центральный вокзал. У Сульвейг, наверное, не хватит сил встретить ее на перроне. Не сегодня.
Раньше, после того как Мю переехала, но до обмена квартиры, у Сульвейг вошло в привычку каждый день заходить в бывшую детскую дочери. Просто посидеть немного на краешке кровати, может, посмотреть на афишу или выкурить сигарету, открыв окно.
Ей было сложно привыкнуть к новому. Нехватка места. Не только ограниченное пространство, но и явное отсутствие признаков, что здесь жила девочка-подросток, — вещи Мю пришлось отнести на чердак. Только в одном из ящиков секретера лежали несколько рисунков и потрепанных книжек, которые дочь любила в детстве. Выброшенные украшения и одежда. Сульвейг редко отпирала ящик и листала блокнот с эскизами, вдыхала запах платья, которое Мю надевала на окончание какого-то класса. Но это случалось. В какие-то периоды она разговаривала с Мю по телефону почти каждый день и могла поймать себя на мысли, что думает о дочери как о любимом человеке, которого ей не хватает. Словно бы она умерла, а не просто переехала.
В первый раз Мю сообщила, что уходит из дома, когда ей исполнилось пятнадцать. У нее, естественно, не было ни своего жилья, ни собственного дохода — она собиралась жить у старшей подруги, у которой появилась квартира в городе. Подруга предложила Мю платить за квартиру, только когда у нее, со временем, появится какой-нибудь доход — это не играло роли, поскольку квартира все равно была по социальному найму.
Внутри Сульвейг все перевернулось. Не считаясь с логикой, она хотела силой удержать упрямого ребенка. Но вместо этого замкнулась и молча сидела в своей комнате, пока Мю паковала вещи. Достаточно вместительным оказался только чемодан с Винни-Пухом, оставшийся из детства Мю. Ночью чемодан стоял в темном коридоре, излучая злобу, которую дочь надела на себя как панцирь, чтобы защититься от боли Сульвейг.
Она помнит, как встала на рассвете в день переезда. Нашла ключ от детской, лежавший на старом месте с тех пор, когда дети были маленькими и существовал риск, что дверь может захлопнуться изнутри. Старый замок не желал поддаваться, и она испугалась, что Мю проснется от шума. Она долго стояла, приложив ухо к двери и слушая спокойное дыхание дочери с характерным тихим попискиванием — у нее были слишком узкие носовые проходы, — и по телу разливалось спокойствие.
Она на цыпочках отошла и села на диван. Забравшись в угол, Сульвейг смотрела, как свет луны, проникая между жалюзи, наносит полосатый узор на ее бирюзовый халат. Она долго сидела, переживая освобождение. Луна зашла за тучи, и сначала стало темно, а потом все светлее — начинался день. Когда через стенку донесся сигнал соседского будильника, она прокралась к комнате Мю и отперла дверь.
И хотя на следующий день голова у нее разрывалась от тысяч монотонных звуков, воспоминания о лунной ночи вернули ей ощущение контроля, которое помогло справиться с одиночеством в ближайшие недели. Она убедила себя, что единственная причина, по которой девочка уходит из дому, — ее материнское решение на мгновение выпустить ее, чтобы она могла попробовать свободный полет. Она вернется, и Сульвейг встретит ее с объятиями и утешениями. Она даст Мю понять, что знает, насколько опасен внешний мир. Сульвейг уже пережила его жестокость. Разница в том, что тогда она была совсем одна.
Мю никогда не останется одна. В этом Сульвейг была убеждена и сейчас, и в ту ночь, когда в первый раз держала дочку на руках, в крови и жидкости из собственной утробы. Она никогда не предаст, всегда будет рядом со своим ребенком.
Девочка забрала ее сердце, и осознание этого одновременно и согревало, и причиняло боль. В первый раз она ощутила себя полноценным человеком, переполнилась гордостью: даже если ничего в жизни не достигнет, она уже является матерью. А когда акушерка положила Мю Сульвейг на грудь и она, измученная долгими родами, увидела это красное сморщенное личико, огромная любовь и ответственность вызвали у нее припадок. Позвали врача, который дал ей настолько сильное успокоительное, что Мю пришлось несколько дней после этого кормить из бутылочки. Через пару лет, когда на свет появился Себастиан, она была лучше подготовлена.
Себастиан был слабым утешением в отсутствие Мю. Не потому, что с ним или с их отношениями что-то не так. Они были близки. Но с девочкой, ее первенцем, все складывалось по-другому. В лице Мю она всегда видела себя. Они так похожи. Еще с тех пор, как Мю лежала в колыбели, все замечали, что они похожи как две
