Дэвид Моррелл - Крайние меры
— Это здесь тебя взращивали?
— До того, как отдали в частную школу.
— Что же, отличное место!
— Да. И к тому же ловушка. Потому-то я и сбежала в реальную жизнь.
— А вот мне в данный момент хочется убежать от реальной жизни.
Впереди от линии запаркованных вдоль тротуара машин отделился «мерседес», и Джилл поспешила занять освободившееся место. Выйдя из машины, она поправила свою бежевую юбку и надела зеленый блейзер.
— Ну, как я выгляжу?
— Очень мило.
— Помни, людей встречают по одежке.
Питтман вернулся к машине, извлек из сумки галстук и повязал, надеясь, что рубашка не очень помялась. До этого он тщательно почистил брюки и твидовый пиджак, придав им максимально приличный вид.
— Если я правильно понимаю ход твоих мыслей, — сказал он, — мне лучше не представляться репортером.
Джилл кивнула.
— Богачи общаются только с людьми своего круга. А представители прессы, конечно, стоят на социальной лестнице значительно ниже их.
— В таком случае что нам лучше сказать? То же, что и в Гроллье? Что я собирался написать книгу об элитной школе?
— Лучше всего представиться профессором истории, пишущим книгу о школе. Ученые здесь пользуются определенными привилегиями.
Они поднялись по каменным ступеням, ведущим к широкой, полированной, видавшей виды двери.
— Видимо, это здание начала прошлого века, — заметила Джилл.
Питтман постучал чугунным дверным молотком по металлической пластине, прикрепленной к панели двери.
Никакого ответа.
Они подождали. Питтман еще раз постучал.
— Может быть, никого нет дома.
— В окнах нет света, — сказала Джилл.
— Вероятно, приглашены на ужин.
Джилл с сомнением покачала головой.
— Никакой уважающий себя представитель касты бостонских браминов не ужинает так рано. Кроме того, Мичэму уже много лет. Сомневаюсь, чтобы он отлучился далеко от дома.
Питтман уже хотел постучать в третий раз, но его остановил звук открываемого замка. Дверь медленно отворилась, и они увидели маленькую хрупкую седовласую женщину в элегантном темно-синем платье с высоким воротником и кружевами по краю подола, почти скрывавшими слегка отекшие икры и лодыжки. Изборожденная морщинами кожа была в коричневых старческих пятнах.
Она приоткрыла дверь и теперь внимательно изучала Джилл и Питтмана через толстые линзы очков.
— Кто вы? Я с вами знакома? — Голос ее дрожал.
— Нет, мэм, — ответил Питтман. — Меня зовут Питер Логан. Я профессор истории там, за рекой. — Он имел в виду Гарвард. — Прошу простить, если мое вторжение вас побеспокоило, но мне хотелось бы поговорить с вашим супругом о книге, над которой я в настоящее время тружусь.
— Профессор истории? Книга? Мой муж?
— Да, я занимаюсь исследованием американских учебных заведений — с уклоном в классическое образование — и надеюсь, ваш муж прояснит интересующие меня вопросы.
— Вопросы? Мой муж?
У Питтмана внутри все оборвалось.
«Она не перестает повторять мои слова, превращая утвердительную форму в вопросительную. Мы тратим время впустую. У нее ярко выраженный сенильный психоз, и она совершенно ничего не понимает».
Женщина медленно подняла на него глаза.
— Не знаю, какие вопросы вы намерены задать, но мой муж определенно не сможет на них ответить. Он скончался год назад.
Ее слова и отчетливость, с которой она их произнесла, привели Питтмана в состояние шока. Он понял, что ошибся в оценке умственных способностей престарелой леди.
— О... — Питтман был слишком потрясен, чтобы сказать что-то вразумительное. Ничего не было удивительного в том, что Мичэм умер. Но Питтман почему-то считал, что все «Большие советники», разумеется, кроме Миллгейта, живы и здравствуют по сей день.
— Прошу меня извинить, но в Ассоциации выпускников Йеля мне сообщили, что Деррик Мичэм живет здесь. Я полагал, они обновляют свои данные.
— Они это делают. — Голос пожилой женщины теперь дрожал сильнее.
— Не понимаю.
— Деррик Мичэм действительно живет здесь.
— Простите нас, мэм, — вмешалась Джилл, — но мы все же не понимаем.
— Мой сын.
— Мама, — донесся из глубины дома хорошо поставленный мужской голос. — Ты же обещала не тратить зря силы. Тебе незачем открывать дверь. Это входит в круг обязанностей Фредерика. Кстати, где он?
Дверь распахнулась, и Питтман увидел весьма импозантного мужчину лет пятидесяти. У мужчины был высокий лоб, седеющие волосы, твердый взгляд и вообще вид человека, привыкшего отдавать распоряжения и уверенного в том, что эти распоряжения будут неукоснительно выполняться. Его серая тройка в полоску являлась творением великолепного портного. Столь хорошо сидящего костюма Питтману не доводилось раньше видеть.
— Может быть, я смогу быть вам полезен? — без всякого энтузиазма осведомился мужчина.
— Этот человек — профессор, — пояснила престарелая леди.
— Питер Логан, — представился Питтман. — Преподаю историю в Гарварде. Я хотел побеседовать с вашим отцом, но сейчас узнал, что он отошел в мир иной. Я не имел намерений вторгаться в ваш дом.
— Поговорить с отцом? О чем же?
— Я исследую историю Академии Гроллье.
Эти слова не вызвали у младшего Мичэма никакой реакции, он не моргнул, не вздрогнул, казалось, даже не дышал.
— Гроллье?
— Академия имеет огромное влияние на американское правительство, и я подумал, что настало время показать, благодаря чему она стала столь уникальным учебным заведением.
— Согласен. Заведение уникальное.
По улицам двигался поток машин. Солнце клонилось к западу, и тени значительно удлинились. Какое-то время Мичэм не сводил взгляда с Питтмана, потом произнес со вздохом:
— Входите, профессор... Простите, не могли бы вы повторить ваше имя?
— Логан. Питер Логан. А это моя жена Ребекка. Она тоже историк.
— Деррик Мичэм. — Хозяин протянул руку и повторил таким же бесстрастным тоном: — Входите.
2
Мичэм закрыл дверь и, поддерживая мать, первым прошел по коридору с деревянными панелями, украшенными пейзажной живописью: леса, поля, фермерские домики. Рамы картин выглядели старинными, никак не позже конца XIX века.
Они миновали гладко отполированную лестницу из древесины каштана с перилами, отделанными прекрасной резьбой. В конце коридора находилось несколько ярко освещенных комнат. Из одной появился мужчина в белоснежном пиджаке.
— Где вы были, Фредерик? — спросил Мичэм. — Маме пришлось открывать дверь.
— Я думал, миссис наверху, — ответил мужчина в белом. — Прошу прощения, сэр. К тому же я не слышал стука в дверь, потому что ходил в винный погреб. Искал «Ротшильд», как вы просили.
— Нашли?
— Да, сэр.
— Семьдесят первого года?
— Да, сэр.
— Хорошо. Мама, почему бы тебе не отдохнуть перед ужином? Фредерик проводит тебя в твою комнату. Возможно, тебе захочется посмотреть телевизор.
Судя по тону Мичэма, сам он телевизором не интересовался.
— Вот-вот начнутся «Сады Эдема», миссис Мичэм, — сказал Фредерик.
— Да, знаю, — произнесла, сразу оживившись, старушка, и, поддерживаемая мужчиной в белом, пошла к крошечному лифту.
Когда кабинка с шумом начала подъем, Мичэм вернулся к Джилл и Питтману.
Они вошли в одну из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, заставленную книжными шкафами, где стояли переплетенные в кожу тома, в основном по вопросам юриспруденции. Мебель не бросалась в глаза, была старинной, массивной и, как догадывался Питтман, баснословно дорогой. Ковер восточной работы со всех четырех сторон не доходил до стены ровно на три фута, открывая прекрасный дубовый паркет.
— Присаживайтесь. — Жестом руки хозяин указал на кресла. — Может быть, попросим Фредерика что-нибудь нам принести?
Питтман и Джилл опустились в кресла друг против друга, а Мичэм остался стоять у камина.
— Благодарю. Ничего не надо, — сказал Питтман.
— А я как раз собирался выпить коктейль, — заметил Мичэм. Его гостеприимство поразило Питтмана.
«В чем дело? Парень был готов дать нам коленом под зад до того момента, пока я не упомянул Гроллье. А теперь пригласил в кабинет и предложил коктейль. Или ему просто хочется выпить, что вряд ли, или же он надеется, что от алкоголя у нас развяжутся языки».
— Коктейль — это хорошо, — сказала Джилл. — Вы сами что предпочитаете?
— Водку с мартини.
— Прекрасно.
Мичэм распорядился принести напитки и опустился в кресло рядом с камином.
— Академия Гроллье. — Он перевел внимательный взгляд с Джилл на Питтмана.
— Да. Насколько я знаю, ваш отец там учился.
— Бесспорно. Но я все же не понимаю. Почему из всех учеников Гроллье вы выбрали для интервью именно его?
— Потому что он учился в одном классе с так называемыми «Большими советниками»: Джонатаном Миллгейтом, Юстасом Гэблом, Энтони Ллойдом...
