Черный часослов - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури
– Ну что ж, спрашивайте. Что вы хотели у меня узнать? – произнес Ласаро, вытирая выступившие капельки пота одной из висевших в мастерской тряпок.
– Это вы запечатлены на одной из этих фотографий? – Я протянул ему оба снимка.
Сначала он посмотрел на них так, словно видел впервые, потом на его лице появилась улыбка.
– Пресвятая Дева, это было как будто в другой жизни! У меня там даже была талия…
– Значит, вы подтверждаете, что на этой фотографии именно вы?
– Ну разумеется – не думаю, что существует какой-то другой Ласаро Мартинес де Арментиа.
– Но теперь вы уже не священник… – поинтересовался я.
– Я отказался от сана много десятилетий назад: это было не мое призвание, и я почувствовал, что церковная иерархия не для меня.
– Вы помните Итаку Экспосито? Она запечатлена на обоих снимках, в довольно похожем контексте.
Ласаро посмотрел на фотографию из Школы искусств и ремесел, где Итака представала уже подростком.
– Да, как же ее забыть… Она была необыкновенной девушкой. На самом деле вся ее жизнь была очень нетипичной. Я сопровождал ее на публичных мероприятиях, когда монахини из школы Веракрус просили меня об этом. Это были времена уже после Франко, но патриархальные установки были еще сильны в повседневной жизни, поэтому иногда ей требовался сопровождающий-мужчина. Я был молодым священником, недавно принявшим сан, в мои обязанности входило принимать исповедь и служить мессу в некоторых школах; в том числе епископат направил меня в Веракрус. Я стал там духовником, и эти девчушки-школьницы приходили ко мне рассказывать о своих мелких прегрешениях – ну какие грехи могли у них быть в таком возрасте… Итака была сиротой и жила постоянно при школе, что было нетипично, потому что Веракрус не была приютом. Она все время находилась там, бедняжка, даже в рождественские праздники и долгие летние каникулы – одна с монахинями, без единой подруги… Мне было за двадцать, и я помню ее пятнадцатилетним подростком: она была более зрелой и ответственной, чем ее ровесницы, потому что выросла в окружении взрослых. Со временем мы подружились, и я стал для нее человеком, которому она доверяла то, что не могла рассказать монахиням, тем более в те годы. Но самое главное – это ее талант…
– Вы имеете в виду ее художественную одаренность?
Ласаро окинул взглядом баночки с красками и кисточки.
– Это был в то же время и ее крест. Монахини эксплуатировали ее с детских лет, пока она не взбунтовалась, и это им очень не понравилось. Они заработали на ней огромные деньги, но Итака не увидела из всего этого ни гроша; никто даже не подумал открыть на ее имя счет, чтобы у нее к совершеннолетию накопились какие-то сбережения. Они выставляли ее как обезьянку на ярмарке, заставляя ее копировать на время, перед большими песочными часами, полотна известных мастеров, некоторые из которых были ей ненавистны. У Итаки была совершенно особенная чувствительность: каждая картина была для нее тождественна личности создавшего ее художника, для нее это было одно и то же. Она это не разграничивала. Когда Итака пребывала в меланхолическом настроении, она обращалась к Фридриху… Однако мать-настоятельница, директриса школы, убила маленькую художницу. Она, так сказать, свернула шею курице, которая несла золотые яйца – несчастной вспороли живот и обнаружили, что там ничего не было. Итака отказалась рисовать, когда ей было восемь или девять лет, и с тех пор она жила в страхе, что ее исключат из школы. Для нее это было очень мучительно – осознавать, что она одна во всем мире, что ей некуда пойти, если ее выгонят. У меня от этого просто разрывалось сердце. Я вырос в большой семье, с братьями и сестрами, и у нас были простые и строгие, но очень любящие родители. Мне было так жаль эту девочку, и я постарался стать для нее кем-то вроде старшего брата. Со мной она могла высказать то, что было у нее на душе.
«Как это все ужасно», – с отчаянием подумал я. Мне было больно даже представить, каково это было – расти с таким ощущением беспомощности, в таком глубоком одиночестве.
– Вы можете нам сообщить, где сейчас Итака Экспосито? Что с ней стало? Нам нужно очень срочно ее найти. – Эстибалис своим вопросом вернула меня к реальности.
Она расследовала возможное похищение. Я же впервые в жизни слышал настоящую историю своей семьи.
– Где сейчас Итака? Если б я только знал… мне очень хотелось бы сказать ей, что я горжусь ею, кем бы она сейчас ни была. Она была моей маленькой подругой и доверяла мне тайны своей души. Если б вы нашли бы ее, я был бы вам очень благодарен [14]. Но сам я могу рассказать вам лишь о ее юных годах до окончания учебы, – произнес Ласаро, глядя на фотографию из Школы искусств и ремесел. – Вот это, между прочим, закончилось плохо.
– Что вы имеете в виду под «этим»?
– Я считал, что Итака должна иметь выход за пределы школы Веракрус – ведь она была заперта в четырех стенах и не видела мира, с тех пор как ее перестали возить на гастроли с выступлениями. В конце концов мне удалось убедить сестру Акилину…
– Сестру Акилину? А кстати, вы не знаете, где можно ее найти?
– Полагаю, на кладбище. Она уже тогда была весьма пожилой женщиной, лет семидесяти – так что нет никаких шансов, что она до сих пор жива.
– Понятно, но, может быть, вы помните ее фамилию…
– Увы, вряд ли вспомню. Но вы можете обратиться в школу Веракрус и запросить там сведения о педагогическом составе тех лет. Сестра Акилина преподавала естествознание и предтехнологию.
Мы с Эсти переглянулись с недоумением, словно услышали что-то на непонятном языке.
– Изобразительное и декоративно-прикладное искусство, рисунок, живопись… – пояснил Ласаро. – Сестра Акилина была для Итаки ее первой наставницей, именно она научила девочку рисовать. Потом я смог убедить ее, что Итака снова вернется к живописи, если ей разрешат посещать занятия в Школе искусств и ремесел. Туда принимали учеников любого возраста. Итаке было тогда уже пятнадцать лет, и все ее окружение составляли около двадцати монахинь и учительниц школы, одноклассницы и я. Мне удалось уговорить ее снова заняться живописью, я пообещал, что буду сам отводить ее на занятия и забирать обратно.
– А почему вы сказали, что это закончилось плохо?
Ласаро посмотрел на фотографию, где юная Итака рисовала карандашом классическую безрукую
