Черный часослов - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури
– Потому что сейчас будут хорошие новости, и всё благодаря дедушке и его легендарной общительности.
– Я знаю сторожа этого особняка, Хустино. Он из Вильяфриа, парнишка из семьи Эрмохенеса.
– Парнишке семьдесят лет, – пояснил мне Герман.
– Ну да, – пожал плечами дедушка, с аппетитом доедая последний ломтик яблока, и продолжил: – Он работает неполный день, так что я зашел к нему в Вильяфриа.
Это было так похоже на дедушку – отправиться пешком в деревню за два километра, чтобы с кем-то поговорить…
– Да, зачем звонить по телефону, правда? – сказал я.
– Если он был внутри дома, то все равно не смог бы ответить, потому что там не ловит связь. А мне ничего не стоило подойти… В общем, я поговорил с этим парнем; завтра мы заберем его на машине и поедем поглядим чуток на этот дом. Не знаю, есть там что или нет, – это уж тебе, как полицейскому, будет виднее.
Я, поблагодарив дедушку, согласился.
Мы закончили ужин молча, с чувством некоторого облегчения. Нами завладело ложное ощущение того, что мы могли что-то контролировать – как будто в наших силах было не допустить, чтобы все, казавшееся нам всегда незыблемым, вдруг ускользнуло от нас, как песок сквозь пальцы.
Мы с Германом поднялись, убрали со стола и принялись мыть посуду, отправив дедушку спать, несмотря на его протесты.
Когда мы убедились, что он уснул и до кухни стал долетать его храп, Герман решился наконец заговорить; я тем временем вытирал полотенцем мокрые тарелки, которые он мне подавал.
– У меня голова идет кругом, Унаи. Я искал в реестре всех женщин по имени Марта Гомес. И это какой-то кошмар: их сотни, родившихся в эти годы.
– Да, я уже знаю: это было первое, что сообщила мне Эстибалис, когда я попросил ее навести справки. Их были тысячи, Герман, тысячи женщин, родившихся по всей Испании, с этим именем и фамилией. Они настолько типичны, словно были взяты наобум для создания фальшивой личности, – удрученно произнес я и опустился на стул перед пустым столом, после того как убрал последнюю тарелку в шкаф.
– Ты ведь понимаешь, что у нас, в сущности, ничего нет? – продолжал Герман. – Два грустных фото, имя, фамилия, дата смерти… и ниша, предположительно занятая ее останками. В чем я уже сомневаюсь – неудивительно, если она окажется пустой. Ты уже задумывался о возможности получить разрешение суда на эксгумацию тела для проведения генетической экспертизы?
«С первого момента», – мысленно согласился я.
– Пока еще рано об этом говорить, – вслух возразил я брату из какой-то инстинктивной осторожности. – Скажи мне, только честно: тебе важно, кто произвел меня на свет? Лично для меня не имеет значения, у кого ты родился.
Герман некоторое время обдумывал свой ответ. Потом он взял стул и сел рядом со мной.
– Насколько я понимаю, у всего этого есть три возможных исхода: либо мы получаем подтверждение, что являемся родными братьями по отцу и по матери, как всегда считали. Либо выясняется, что ты сын другой женщины, а Марта Гомес – моя мать, вырастившая тебя как своего сына. Либо мы оба – дети этой загадочной Итаки Экспосито и нашего отца. Так что в любом случае мы с тобой братья как минимум по отцу. Но, скажу тебе откровенно: даже если б это было не так, мы выросли братьями и я не могу представить себе брата лучше, чем ты.
– Я думаю то же самое, – задумчиво сказал я. – Ты для меня не просто «какой-то» брат, доставшийся мне по воле случая, – ты тот самый брат, который должен был родиться, другого и быть не могло. Даже твое имя, Герман, у меня всегда ассоциировалось со словом «брат» [11].
Мне и в голову не приходило думать о Германе как-то иначе.
– В таком случае тут больше нечего обсуждать; что бы ни показала генетическая экспертиза, между нами ничего не изменится, – с облегчением произнес Герман. – Это единственное, что я хотел прояснить.
– В этом не было необходимости. Между нами и так все ясно. Меня беспокоит дедушка – как он там? Наверное, переживает из-за всего этого. Мало того что он не знает теперь, что произошло с его сыном и внуками сорок лет назад… так еще и приходится осознавать, что все эти годы он жил в полном неведении и сам невольно это поддерживал.
– Он храпит – значит, спит, – со свойственной ему практичностью заметил Герман.
В этот момент мне пришло сообщение на мобильный: «Я не слишком поздно? Это важно». Это была инспектор Мадариага.
Я тут же подскочил со стула и, набирая номер, направился в свою спальню, где закрылся, чтобы поговорить в уединении.
– Менсия, мы можем говорить. Я недавно приехал в деревню.
– Я просто хочу сообщить, что мы получили результаты повторной генетической экспертизы. Твою ДНК сравнили с образцом, выделенным из крови, обнаруженной в издательстве Сары Морган, – и да, подтвердилось, что это действительно твоя мать.
Я сел на свою кровать. Теперь сомнений не оставалось: я был сыном другой женщины, – возможно, Итаки Экспосито, – а не Марты Гомес, хотя обе они были для меня лишь призрачными существами.
– Спасибо, – машинально произнес я. – Сейчас уже поздно, поговорим завтра.
Я вернулся на кухню. Герман понял все быстрее, чем я успел что-либо объяснить. Он тотчас прочитал в моих глазах весь наш разговор с Менсией.
– Что ж, значит, подтвердилось то, что мы уже знали, – пробормотал он, глядя в пол. – Ладно, пойду спать. На сегодня, пожалуй, хватит.
– Герман, мы можем сравнить и твою ДНК с образцом из крови моей мамы… – опрометчиво поспешил предложить я. Однако тут же замолчал, потрясенный.
«Моя мама, твоя мама…»
Вот между нами уже и появилась трещина – ведь мы всегда раньше говорили только о «нашей маме».
И этого небольшого, едва заметного отчуждения оказалось достаточно, чтобы в воздухе на кухне повеяло холодом, который затем мог поселиться и внутри нас.
– И, конечно, мы можем попросить разрешения на эксгумацию останков…
«Той, которая оказалась не моей мамой», – подумал я, не в силах произнести это вслух.
Теперь не осталось места, куда я мог бы пойти, чтобы поговорить с мамой, и от этого я чувствовал еще большее опустошение, болезненнее, чем когда бы то ни было, ощущая свое сиротство.
– Слушай, давай закончим с этим на сегодня, – прервал меня Герман. – Спокойной ночи, брат.
– Спокойной ночи, брат, – на автомате повторил я, и мы оба ухватились за это слово, как за незримую опору, помогавшую не упасть ненароком в образовавшуюся между нами трещину,
