Синдром самозванца (СИ) - Че Виктор
Я не стал дожидаться, когда настанет приличное время для звонка, и набрал маму Жанны. Телефон отключен. Потом ее отца. Аналогично. Я позвонил бывшему партнеру Жанны — Полине, которая продолжала поддерживать связь с родными Жанны.
— Доброе утро, Витя, — услышал я ее сонный голос.
— Поля, что за дичь? Почему ты не сказала мне, что не будешь платить в этом году за Жанну? — наехал я на нее. — И почему не сказала, что случилась автокатастрофа, в которой погибли ее родители? Это вообще правда? Я звонил им, телефоны отключены.
— Это правда. В августе трагедия случилась.
— А мне ты почему не сказала?
— Так вы вроде не общались… И вообще, это же мой год. Я забочусь. Короче, я, видимо, забыла сообщить тебе про их смерть. Прости.
— Ну нехило ты заботишься, Жанну перевели в государственную богадельню! — возмутился я.
— Что? Быть не может. Я посылала деньги на полгода вперед!
— Блин, Поля, когда это было?
— В июне, — ответила Полина, — два платежа в год. В январе и июне. Они получение платежа подтвердили и напомнили, что следующий платеж нужно будет делать только в декабре.
Поля вообще не врунья. Если она говорит, что заплатила, — значит, так оно и есть и дело не в ней.
Когда Жанна действительно утратила связь с реальностью, я взял на себя обязательства по оплате ее пребывания в частной клинике. Какое-то время ее родители молча принимали помощь, но никак не могли смириться с тем, что я навещаю Жанну. Потом ее состояние ухудшилось, она впала в кому. Ей потребовался несколько другой уход, ее вывезли из оплачиваемой мной больницы и уложили в какую-то клинику в Подмосковье. Меня в посетители не записали. На звонки не отвечали, и я никак не мог повлиять на их решение, потому что к этому моменту мы уже с Жанной развелись.
Однако смогла Поля.
После всего произошедшего с Жанной Поле достался весь арт-дилерский бизнес, включая экспонаты и галереи в Москве, Париже и Лондоне. Не сказать, что это был царский подгон, потому что дела шли не очень, и причиной этого в весьма значительной степени стала Жаннина болезнь, к сожалению. Но со временем Поля все выправила и доход восстановился. Конечно, это не тот бизнес, где надо только настроить, поглядывать и время от времени развивать. В продажах предметов искусства главную роль играют сами дилеры. Раньше Поля и Жанна вместе этим занимались, а теперь только Поля. Но у нее в сейфах хранятся лоты, которые подбирала и покупала Жанна, они ждут своего часа и потихоньку выходят в рынок. Поэтому сказать, что Поля зарабатывает исключительно на своих мозгах и ресурсах, неправильно. И она с этим не спорит.
Спустя пару месяцев после «похищения» Жанны со мной на связь вышла Поля и сказала, что она в Москве и хочет встретиться. Я, естественно, откликнулся и приехал. Там были и родители Жанны, которые смотрели на меня волком. Это был очень эмоциональный и неприятный разговор с кучей обвинений и даже неприкрытых угроз с их стороны, однако Поля держала нейтралитет.
Они не могли простить мне, что с их дочерью случилось такое. Винили в произошедшем меня.
И главной причиной их обвинения стала статья в газете про расследование «слоеных могил». Там говорилось, что я по ходу пьесы закрутил роман с главной подозреваемой, которую чуть не приговорили к смертной казни. Для родителей Жанны это было ударом, хотя, когда роман на самом деле чуть не случился, Жанна уже была больна. Я до сих пор не уверен, что это были именно отношения. Я был влюблен — это факт, это правда, истина — как угодно называйте. И да, мы в то время еще были женаты с Жанной, но, повторюсь, она уже находилась в больнице. И я, и она, и ее родители понимали, что это конец, пути обратно тогда уже не было. Она еще не окончательно ушла в мир грез и, мне так кажется, еще понимала, что внутри меня зарождалось новое чувство. Мне хочется верить, что в тот момент она была даже рада. Но кто точно может сказать за другого человека? Тем более человека, у которого душевная болезнь. Будь Жанна тогда здорова, я бы поговорил с ней и все равно бы развелся. Потому что в моей жизни действительно появилась другая. Пусть даже эти отношения родились обреченными, врать Жанне я бы не стал.
Но разве виноват я, что Жанна заболела?
И разве виноват я, что влюбился?
Поля сделала все, чтобы мы заключили перемирие. Родители Жанны не обязаны были меня «прощать», а мне их прощение было не нужно. Худой мир мы подписали. Оплачивать лечение договорились год через год. Навещать ее могли только вдвоем. Родители Жанны боялись, что один я сделаю что-то плохое. Сами они видеть меня не хотели и наблюдать за нашими встречами тоже.
Полина с тех пор ни разу в Москву не приезжала, хотя мы обсуждали, что раз в полгода минимум она будет появляться. Но у нее своя жизнь, и она каждый раз то переносила приезд, то просто пропадала с радаров. Я пробовал поговорить с родителями Жанны, но они требовали неукоснительно соблюдать договор — встречи только в присутствии Поли. Я думаю, они тогда еще заключили с ней отдельный пакт: Полина никогда не приедет в Россию публично, чтобы я мог в ее присутствии пообщаться с Жанной.
Наверное, через суд добиться встреч с бывшей женой было бы возможно. Но какой-то злой рок добавил Жанне еще страданий: удар за ударом, в результате чего она перестала узнавать родных, не узнала и меня в тот день, когда был подписан худой мир.
Поэтому мы платили и не навещали ее.
Этот год — Полинин.
Наверное, мы сделали все неправильно. Я сделал неправильно. Наверное, меня снова осудят все, кому доложат эту историю со своей колокольни.
Но я не видел возможности встречаться с Жанной так, чтобы не мучить ее родителей. Жанне, как утверждали врачи, уже не больно. А вот ее родителям — очень даже. И в отсутствие чувств Жанны важными становились именно чувства ее родителей. Единственный способ организовать встречу безболезненно не был доступен, и поэтому я сдался.
Скрывать не буду, видеть угасающую Жанну мне больно. Но нет, я не был рад, что могу не видеть эту картину.
Я бы хотел иметь возможность приходить, чтобы попытаться ее рассмешить, чем-то поддержать. Я уверен, что даже не узнающий тебя человек может смеяться над твоими шутками — потому что там, в глубине души, еще остались крохотки родного. Это было бы больно: видеть, что человек помнит какие-то общие моменты счастья, но не знает, что они наши. Я не боялся этой боли, но хотел бы ее избежать.
Знаю, что за это должно быть стыдно. И мне стыдно. Правда.
Первым делом я поехал в клинику, в которой, по нашему общему с Полей мнению, содержалась Жанна. Это было дорогое, добротное учреждение с ухоженной территорией, своей парковкой и зеленой прогулочной зоной со скамейками. От Москвы — всего десять километров в сторону Красногорска.
На парковке было свободно, я оставил машину и поспешил к кирпичному зданию — главному корпусу, где располагались администрация и врачебные кабинеты. Пациенты были расселены в других зданиях. Корпуса назывались по цветам: Лазурный, Белый и Пудровый, и стены были соответственно выкрашены. Попасть из одного здания в другое можно по стеклянным коридорам на уровне второго этажа. Перед входом располагалась курилка наподобие остановки общественного транспорта. Там дымили тонкими дамскими сигаретками две медицинские сестры. Я остановился возле них, чиркнул зажигалкой. Мне надо собраться с мыслями.
Если телеграм-каналы врут (а такое бывает, мы это прекрасно знаем), то сейчас я буду поставлен перед вопросом: хочу я или не хочу увидеть Жанну? Если информация по поводу перевода Жанны в другое учреждение вранье, то она здесь, в Пудровом корпусе. А если нет — значит, ее надо найти и вернуть обратно. Я в любом случае увижу Жанну, и надо быть к этому готовым. Полина сказала, что в последний раз она говорила по скайпу с Жанной в июне и ее трудно было узнать. Она сильно изменилась внешне и поведением тоже.
Телефон вибрировал все то время, пока я курил. Наяривала Диана. Я ответил.
