Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
Собираясь на встречу к любовнице отца, она до конца не понимала, зачем вообще общается с этой женщиной. Они не подружки. Между ними дистанция в двадцать лет и сто тысяч жизней. Но Элла оказалась единственным существом на планете Земля, к которому прислушивался Дональд Рихтер. Сейчас, когда котировки акций его компаний практически восстановились, Теодора надеялась помириться с отцом, но не знала, как к нему подступиться.
Брат, поглощенный очередным бизнес-проектом, спешно уехал из Треверберга, да и к общению с ним она никогда не стремилась. Сотрудники Дональда для отца оставались лишь марионетками. А Элла… ее он, кажется, полюбил. Знать о том, что отец влюблен, было странно. Еще более странно начать уважать его выбор. И почти чудовищно – ловить себя на мысли, что Уильямс стала частью и ее жизни тоже. Жена министра здравоохранения оказывала Теодоре практически материнскую поддержку. Немыслимо. Невозможно поверить. Но это правда.
При виде Эллы Теодора улыбнулась искренне и светло. Кивнула знакомому официанту и скользнула за столик к… И мачехой ее не назовешь, и «любовница отца» звучит глупо.
– О, – мягко сказала Элла. – Это становится нашей маленькой традицией.
– Встречаться втайне от отца?
Уильямс рассмеялась. Она перекрасила волосы, насытив их янтарными оттенками, и выглядела молодо и свежо. При взгляде на нее Тео подумала о том, что пропасть между ними на самом деле уже давно исчезла.
– Конечно, – кивнула Элла. – Дональд не подозревает, что мы подружились. – Подружились. – Но ему и не нужно, правда?
– Если он будет об этом знать, вы не сможете мне помочь. И мне не удастся с ним помириться.
– Что ты придумала?
Она тихо вздохнула.
– У меня скоро концерт. И я хочу, чтобы вы пришли на него вместе с отцом. Наговорите ему что угодно. Может, увидев меня на сцене, услышав, как я пою, он поймет, зачем я все это сделала?
Взгляд Эллы стал печальным.
– Девочка моя, неужели ты веришь, что такой человек, как Дональд Рихтер, способен воспринимать красоту музыки и голоса?
Тео отвела глаза.
– Не способен. Но может быть, случится чудо?
Уильямс покачала головой.
– Пришли приглашение. Я сделаю, как ты хочешь, но ты должна понимать, что я не смогу его переубедить, если рубеж будет пройден. Он увидит тебя на сцене, поймет, на что ты променяла бизнес, и может вычеркнуть тебя из своей жизни. Навсегда.
Теодора грустно улыбнулась.
– Я понимаю. Значит, мы красиво разойдемся. Но я буду знать, что попробовала. А еще буду знать, что он не один. Ведь у него есть вы.
Элла не ответила. Она задумчиво прокручивала на пальце обручальное кольцо. И выглядело это так, как будто украшение жгло ее кожу.
IV
Аксель задумчиво крутил в руках копию фотографии Дэвида Гринштейна. На свете много похожих людей, и этот мужчина мог не иметь никакого отношения к Грину. Ну да, однофамилец, если верить истории, что фамилию на Грин с Гринштейна заменили в детском доме. В документах, которые Аксель нашел о родителях, как только поступил на службу в полицию, не оказалось информации о связи Дэвида со Спутником-7. Возможно, за счет того, что тела умерших оказались вне юрисдикции Треверберга, к делу пришили только доступные данные.
Или это другие люди.
Если Гринштейнов много – все объяснилось бы. Но много их не было. В Треверберге, например, не нашлось ни одного. Нагружать Дилана Оуэна внеплановой работой по поиску однофамильцев Грин не считал нужным, а может быть, просто боялся получить ответ. Конечно, ведь лучше мучиться в неизвестности и в глупой попытке притянуть личную историю к очередному расследованию. Или он окончательно свихнулся от постоянной боли?
Аксель отложил фотографию, достал из внутреннего кармана пластиковую таблетницу, заглянул вовнутрь и закрыл. Никакого обезболивающего, оно мутит разум. Лучше терпеть боль, чем потерять связь с собственной головой, от ясности работы которой часто зависят жизни.
Нахман оказался верен слову. Он прислал копии документов, датирующихся тридцатыми и сороковыми. Это были разрозненные записки, на первый взгляд не имевшие никакого смысла. Какие-то заметки об испытуемых, рабочих сменах, заявления на отпуск или отгул, на смену расписания. Первое, что пришло в голову – выписать все фамилии, которые встречались в нескольких сотнях бумажек. Пока Николас с Марком искали другие подходы, Грин занялся этим, но отвлекся на фотографию и бессмысленные размышления о собственном прошлом.
Он не помнил ничего.
Говорят, кто-то вполне осознает себя и сохраняет в памяти отдельные сцены жизни, начиная чуть ли не с младенчества. К сожалению, это не относилось к Акселю. Его первые воспоминания связаны с приютом – с холодом и шумом. Родителей он не помнил, хотя много фантазировал о том, что оказался среди сирот по чистой случайности и его обязательно заберут. К моменту, когда Сара Оппервальд приняла решение его усыновить, иллюзии рассеялись, уступив место спокойному пониманию собственного места в этой жизни и всех перспектив, которые светили брошенке.
Работа в полиции сыграла с ним злую шутку. Сначала он наступил на все возможные грабли, сблизившись с серийной убийцей. Потом выяснил, что женщина, которую он когда-то любил, скрыла от него, что у него есть взрослая дочь. А теперь расследование подкинуло ребус в виде мужчины, сходство с которым не увидел бы только слепой. Или идиот. Конечно, можно рассуждать о том, что к нам притягивается лишь то, что мы сами притягиваем, и все это часть выстроенной кем-то образовательной программы под названием «пора взрослеть и избавляться от балласта прошлого», но в моменте все воспринималось одновременно остро и глухо, как будто кто-то тыкает тебя ножом под ребра сквозь пыльный мешок.
Грин отложил фотографию и вернулся к спискам. Есть более важные дела, чем судьба одного отдельно взятого человека. В Агентстве пока не подтвердили, но анализ показывал, что в историю вовлечено беспрецедентное количество трупов. Наверное, это самая длинная серия в истории человечества. Кукловоды – отдельный тип серийных убийц. Они получают удовольствие не от пыток и не от смерти другого, а от бесконечной власти над людьми. Они первозданные манипуляторы, социопаты, живущие в собственной реальности, в которой нет места привычным нормам и правилам. У них своя мораль, своя палитра чувств, чудовищная для обычного человека, своя судьба.
Когда Грин закончил, на улице уже занялся рассвет, опустела пятая чашка кофе, а в пепельнице откуда-то взялся десяток окурков.
Всего в списке набралось двести двадцать
