Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
– Что же здесь такое было, что все так тщательно скрывалось? – задумчиво спросил Карлин, перетягивая на себя внимание Нахмана.
Тот без улыбки посмотрел на профайлера.
– Достоверно не знаю и не хочу знать. Но ходили слухи, что здесь располагался особо секретный объект. Любимый объект Гиммлера. И только Богу известно, что они здесь творили.
– Выжившие есть?
Зеленые глаза сверкнули.
– Выжившие есть всегда. Даже если об этом никто не знает.
III
9,5 месяцев после аварии
Теплое дыхание коснулось шеи, и Теодора улыбнулась, не отрываясь от исписанных мелким почерком страниц нотной тетради. Вдохновение затопило ее, месяц пролетел незаметно. Сейчас, когда в ее управлении остались только два объекта, освободилось девяносто процентов времени. Она не вылезала из студии, выкупив все свободные слоты.
Предложила Джеральду инвестиции, но тут же пожалела о попытке его купить. Впрочем, он отказался. Усмехнулся в своей манере, кивнул на прайс и сказал, что не возьмет ни копейки больше, чем это стоит для всех.
За месяц они записали альбом. Осталась последняя песня, смысловую линию которой Тео изменила уже несколько раз. Она искала те самые слова, которые звучали в сердце, но пока не складывались в строки. А Корсар подбирал музыку, которая заставит плакать миллионы. Это был хороший творческий процесс. Творческий угар, которого Теодора не позволяла себе никогда. Одно дело – воровать время у бизнеса. Другое – сменить приоритеты и отдаться музыке с головой. Так, как никогда прежде.
Это было волшебно.
Волшебным оказался и Джерри. После поцелуя он неуловимо изменился – или же она начала смотреть на него другими глазами, стала примечать морщинки вокруг глаз, глубину взгляда, которую Стивенсон умело прятал, адаптируясь под своих клиентов, для которых имела значение только музыка. Он стал спокойнее и будто позволил себе быть серьезным и обстоятельным в присутствии Теодоры. Не холодным и волевым продюсером и музыкантом, который умел отстаивать собственные идеи и добиваться результата, а серьезным и обстоятельным мужчиной, который создал студию с нуля, зарабатывая на нее ночными сетами, песнями, которые он когда-то продавал за копейки, аранжировками и консультациями.
Они не стали парой. Но и не потеряли партнерство. Секс, кажется, не оказал никакого влияния на этот союз, который изначально был абсолютным, спаянным музыкой. Или оказал? Процесс работы стал приятнее, и только. Тело, измученное потрясениями последних месяцев и вынужденным одиночеством, отзывалось. Душа оставалась мертвой.
Тео усмехнулась, рефлекторно реагируя на близость мужчины, а Джеральд сделал шаг в сторону. Посмотрел на нее и вернулся за пульт.
– Больше не говорила с отцом? – вдруг спросил он, и Теодора замерла, скованная внезапным льдом.
– Нет, – хриплым от накатившей боли голосом сказала она. – Пыталась позвонить, но он не берет трубку. Считает, что я продала бизнес и тем самым его подставила.
– И он прав?
– Его акции потеряли от пяти до семи процентов в первые двадцать дней, – нехотя признала она. – Так что гипотеза оказалась верна. Но сейчас все восстанавливается.
– Почему ты не можешь закончить песню?
Джеральд откинулся на спинку рабочего кресла и посмотрел на Теодору без привычной кривоватой усмешки. Серьезность добавляла возраста, несмотря на косую челку, рваные джинсы и футболку с модным принтом.
– Не знаю.
Она отложила ноты. На самом деле знала. Но не позволяла себе думать об этом чаще, чем раз в день.
Сегодня лимит воспоминаний об Акселе был исчерпан. Она вспомнила его утром, когда новый ведущий утреннего шоу показался ей похожим на Грина. Когда открыла телефон, чтобы проверить сообщения, как делала всегда, и открыла их диалог – те глупые эсэмэс, которые отправляла ему, а он вдруг позвонил. Позвонил сам. А она ответила холодно, потому что разговаривала с отцом, а потом так и не решилась перезвонить.
Он больше не давал о себе знать. А она изменила самой себе, когда пошла на поводу у слабости. И с каждым мгновением, когда Джерри проявлял себя как по-настоящему близкий человек, внутри Тео что-то ломалось. Или отмирало? Она неумолимо менялась. И эта новая реальность была полна красок, музыки и всех оттенков боли. Сладкой боли, от которой бежишь и к которой стремишься, как к правде. А правда состояла в том, что своего партнера по музыке она не любила.
– Что я могу сделать? – спросил Джерри, заставляя ее вынырнуть из путаных мыслей, усугубленных драматичными стихами, которые должны были превратиться в песню, но все никак не превращались.
Теодора покачала головой.
– Мы можем выпустить альбом без нее.
Кривоватая усмешка вернулась на его лицо, исказила черты, превратив Джеральда в чертенка.
– Не можем, – заявил он. – Подумай, что блокирует, и исправь это.
Она рассмеялась.
– Так просто?
Джеральд вскочил, пересек расстояние между ними и совершенно беспардонным образом впился в губы поцелуем. Тео замерла. Ее парализовало – и не от удовольствия. От удивления. Они целовались тысячу раз за этот месяц, но все это казалось игрой. А сейчас она почувствовала возмущение. Как будто у права Джерри прикасаться к ней был срок действия – и он подошел к концу.
Но она заставила себя ответить на поцелуй. Потом облизнула губы и посмотрела в зеленые глаза с вызовом. Он ей нравился. И был ближе, чем родной брат.
И все.
Чертова френдзона. Понимает ли он это? Судя по всему – прекрасно понимает. Может, поэтому в его глазах затаилась печаль? Может, именно эта печаль сможет растопить ее сердце, поможет закончить песню? Альбом? Вступить в новую жизнь? Авирона готовилась к возвращению на сцену. Они уже согласовали площадку, оставив себе несчастные семь дней на рекламу, чтобы собрать небольшой зал. Знали, что рискуют, знали, что так никто и никогда не делал. Знали, что могут вызвать неоднозначную реакцию, впервые выступив вместе. И шли на это.
Было готово уже все. Кроме финальной песни.
Вечер того же дня
Элла Уильямс сидела у окна в одном из ресторанов, которые когда-то
