Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
Они с Дэвидом прошли полное обследование, прошли курс лечения, психотерапию. Габриэла пока не ждала ребенка. Но что-то изменилось. Пару лет назад осенью она начала преподавать в местной музыкальной школе. Директор взяла ее после беседы и прослушивания, закрыв глаза на то, что высшее образование Габи получила по иному профилю – в медицине. Но она настолько тонко чувствовала музыку и детей, что сомнений не возникло. Два года Дэвид полностью содержал их семью, запрещая жене даже думать о нелюбимой работе. Но на школу согласился. Согласился после того, как Габриэла объяснила, почему это место создано для нее. Он поверил. Он всегда верил ей, а она ему.
После пережитого срыва, после слез, боли прошлого она впервые чувствовала себя действительно счастливой. И такой свободной, что от этой свободы становилось почти страшно. Но муж был рядом. Всегда рядом. Даже если возвращался за полночь, наскоро принимал душ и прижимался к ней всем телом, обнимал, притягивал к теплой груди. Это их ритуал, их семья и их жизнь, которую то и дело прорывали внешние потрясения.
Дэвида повысили, он возглавил отдел. Вместе с этим работы стало больше, ответственности тоже. Он не мог рассказывать, чем занимается, но Габриэла понимала, микробиолог в таком месте – профессия не безобидная. Какие опыты он проводил? Что изучал? Она не знала, с кем именно он контактировал. Не знала, чем жил там, под землей. Хотела ли знать? Только в те минуты, когда ей казалось, что печаль заливает синие глаза мужа.
А в остальное время ей было достаточно чувствовать, как он любит ее, несмотря ни на что. Даже такую – слабую, легкую. Она больше не спасала чужие жизни. Но впервые начала спасать свою.
– Тебе тоже идет быть счастливым, – поддела его Габриэла, ловко вырываясь из объятий. – Но сейчас ты грустный. Что-то случилось?
– Вроде бы нет. Но как-то тревожно. Я не могу рассказывать.
Стало горько, но Габриэла привычно проглотила его замкнутость, прекрасно зная, что он скован контрактом, строже которого сложно представить. Она молча пошла на кухню, чтобы поставить чайник.
– Беспросветно? – спросила она, когда Дэвид направился за ней, на ходу расстегивая рубашку.
– Не то чтобы. Но есть и хорошие новости. Мне дали отпуск. Наконец-то. Куда ты хочешь поехать?
Она закусила губу, пряча улыбку. На глазах выступили слезы. За шесть лет это первый полноценный отпуск. Обычно Дэвид брал несколько дней, чтобы отоспаться и побыть с ней. А тут…
– Все равно, лишь бы с тобой.
– Мне кажется, море стало бы отличным вариантом.
– Почему бы и не море, – согласилась Габи.
– Мне кажется, там мы сможем…
Дэвид не закончил фразу, но Габриэла и так знала, что он имеет в виду. Сменить обстановку, дать друг другу больше времени, эмоций и отдыха. Если жена перестала стрессовать, а муж нет, их попытки зачать ребенка могут остаться всего лишь попытками. Страшно представить, на что пошел Дэвид, чтобы убедить руководство отпустить его. Тем более сейчас. Некоторое время назад из лаборатории сбежал один из старших научных сотрудников. Нагрузка увеличилась у всех, даже у тех отделов, которые не имели отношения к конкретному проекту. И именно сейчас, когда город стоит на ушах, Дэвид выбил отпуск.
Так хочет ребенка?
– Верю в это, – прошептала Габриэла. – Но поклянись, поклянись, Дэвид, если не получится, ты не…
– Я никогда тебя не отпущу.
II
Кукловод
«Это ты хочешь передать нашему ребенку? Вот это наследие? Ты сошел с ума?»
«Наследие нашей семьи, милая, определено не нами. Мы не выбирали, с чем иметь дело. Мы не выбирали такую жизнь. Неужели ты забыла?»
Мне пять. Впервые слышу, как родители препираются, обсуждая мое будущее. Отец считает, что мое призвание – продолжить их дело. Я не знаю, о чем речь, не понимаю, что значит «дело», но думаю, что это очень важно, ответственно. Так меня будут сильнее любить. Так я займу свое место по праву. «Вместо тысяч и миллионов, которые не выжили, будет один, который отомстит». Я не понимаю, что такое «не выжили». Но это что-то страшное. Я не понимаю, что значит «отомстит», но это что-то настоящее. От таких слов на голове шевелятся волосы, а по коже бегут мурашки. Тот вечер на кухне впечатывается в память. Но ярче всего – испуганный взгляд мамы, когда она понимает, что я стою в проеме, придерживая дверь своей маленькой ладонью. Рост не позволяет дотянуться до ручки, поэтому я не даю ей закрыться и смотрю на родителей. «Не ругайтесь», – хочется сказать мне, но я молчу. Молчу под пристальным взглядом отца.
«Это неотвратимо», – произносит он, не отводя от меня глаз.
«Наш ребенок – не специальный агент».
«А мы с тобой не вечны. Эти твари разъехались по всему миру. Мы только-только составили списки. Ты уверена, что они полные?»
«Нет.– Мама почему-то опускает голову.– Все, что не сожгли, засекретили. До них не добраться. Даже ведущим специалистом».
«Доберемся,– обещает отец, а потом улыбается мне.– Душа моя, иди сюда. Сейчас я расскажу тебе о плохих людях. И о том, что такое возмездие».
Мне десять. Я стою, прижимаясь к отцу, а по его лицу одна за другой катятся редкие слезы. Я не плачу. Не понимаю, можно плакать или нельзя. Незнакомые люди говорят какие-то слова. Несколько дней назад не стало матери. Вроде – болезнь. Я не знаю. Не помню. Она никогда не казалась больной. Последнее, что она мне сказала, обожгло душу и навсегда заставило меня сосредоточиться на главном:
«Помни, душа моя. Твой путь на этой планете начался в крови и в одиночестве. Твоя жизнь зародилась, потому что ее благословил Бог. Твое предназначение – продолжить наше дело».
Отец заставляет меня заучивать имена. Повторять их снова и снова. Десятки раз. По кругу. Утром и вечером, в обед, если возвращается из лаборатории. Я повинуюсь. Я ненавижу их лишь за то, что они врываются в мою жизнь этими безликими буквами, которые зачем-то нужно знать. Знать лучше, чем собственное
