Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Но я уже почти не слушала. Монти! Боже мой, а про Питона-то я и забыла…[58]Ладно Лукас. С ним я вроде нашла общий язык. Мия практически живет у своего парня. Но вот малолетний торчок и хулиган из Христиании… Готова ли я стать такому… кем? Опекуншей? Мачехой? А Дэвид? Неужели готов променять меня на чужого мальчишку?
Я тряхнула головой, прижала пальцы к вискам, в которых начала пульсировать боль:
— Подожди-подожди! Я понимаю, деньги для тебя не проблема. Но как же здоровье? — Я старалась не смотреть в сгустившуюся до свинцовости голубизну. — У тебя только что заражение крови было. Трещины в ребрах. Предстоят пластические операции. Лукасу неизвестно сколько еще восстанавливаться после ранения. А этот Монти… Генри говорил, парень — не оранжерейный цветочек. У него проблемы с законом. Какое влияние он окажет на близнецов? Как мы будем с ним справляться? Ты об этом подумал? Благородные порывы и благотворительность — это, конечно, здорово, но… Дэвид, ты куда?
Он уже встал из-за стола и, морщась от боли, натягивал на плечи клетчатую куртку.
— Нужно поговорить с Монти. Думаю, он знает из новостей, что меня спасли. И ждет вестей. Возвращайся в гостиницу, Чили. — Дэвид взглянул мне прямо в глаза, и я почувствовала, что ничего еще не кончилось. Что волшебный портал в любой момент может закрыться, и нас разметает по разным мирам — снова. — Если, когда вернусь, тебя не застану, я пойму.
— Дэвид…
Мой шепот услышала только я сама. Клетчатая спина мелькнула за стеклянной дверью. Из-под капюшона вырвалось облачко дыма — Дэвид остановился на мгновение, чтобы прикурить.
Пока мы сидели в кафе, пошел дождь. Волна разноцветных зонтов накрыла длинную угловатую фигуру и повлекла по тротуару так же легко, как буря уносит сорванный с дерева листок. А я осталась сидеть, словно вросла в пол корнями — голое дерево, обобранное зимой.
Питон и коза
Я скрючилась на белоснежном айсберге — одинокая замороженная креветка — и ревела в подушку. Как так получилось? Только что Дэвид был рядом, живой и настоящий, держал меня за руку, целовал, и вдруг бац! Я одна в дурацкой двуспальной кровати. А он неизвестно где. И неизвестно что обо мне думает. Разве он не понимает, что меня даже на секунду не посетила мысль уйти из гостиницы, бросить его снова? Хотя откуда ему знать… Раньше ведь бросала. И предавала.
Блин, ну что теперь делать? Вдруг я все испортила? Как себя вести, когда Дэвид вернется? Так, будто ничего не было? Или сказать, что мне все равно, Монти там или не Монти, что я его никуда от себя не отпущу? Но ведь мне не все равно! И получается, я совру, а я не хочу врать Дэвиду, не хочу начинать с этого теперь. Монти, змея ползучая… Как какому-то незнакомому мальчишке удалось вот так проскользнуть в мою жизнь?!
И как Дэвид после всего, что было, смог так легко от меня отказаться? Сказал, что я для него важнее жизни, а сам… Он о моих чувствах подумал вообще? Бессердечный! Стал в своем Лондоне таким жестким, резким, обзавелся острыми углами, которые так ранят… О-о, мне так больно сейчас! Это из-за него у меня в груди словно костер развели, на котором жарят мое бедное сердце. Я прямо слышу, как шипит на углях капающая из него любовь.
Я дура, дура! Зачем все еще валяюсь здесь? Чего жду? Если моей жизни для него мало, то…
Я взвыла раненым зверем и зарылась лицом в подушку, царапая ее ногтями. Это тупик. Тупик! Уйти я не могу и не могу остаться. Посоветоваться не с кем. Рядом — никого. Друзья далеко. Да и что они могут знать о таких проблемах! Самая опытная по части парней, пожалуй, Крис, но она сейчас одна, у нее перерыв между бойфрендом бывшим и бойфрендом будущим, и самые длительные отношения у нее, кажется, длились полгода, а самые короткие — неделю. Похоже, я скоро побью ее рекорд!
Мама… С мамой я не общаюсь уже… Да с тех пор как переехала в интернат, и не общаюсь. Раньше даже не думала особо из-за чего. А теперь точно знаю. Это ведь мама тогда подослала ко мне своего адвоката, встала на сторону папы — и против Дэвида. Заставила меня молчать и изворачиваться. Нет, она мне точно не советчик. Не раз в жизни мама стояла перед сложным выбором, и не думаю, что она выбирала правильно. Смогу ли выбрать правильно я? Поступить по-взрослому? Принять самостоятельное решение, в котором некого будет винить, кроме самой себя?
Я оторвалась от влажной подушки и перевернулась на спину. На улице рано зажгли фонари. От ветвей голого дерева за окном упала паутинчатая тень на потолок. Я так запуталась.
Паутина стала сетью трещин, в одну из которых провалилась пойманная ею муха. А по ту сторону были футбольное поле у школы и хилые деревца вокруг, высаженные учениками. И там, между стволами, замелькала спина в темном пальто. Я сразу узнала папу — по походке, по манере двигаться чуть ссутулившись, по концу трехцветного шарфа, закинутому на плечо. Я понимала, что сплю. И что папа появился тут не случайно. Ощущение, что он хочет мне что-то сказать, было почти физическим, как вес камня в руках.
Я поспешила за папой. Не знаю, почему его не звала. Просто бежала следом, по лицу хлестали ветки, липко целовала щеки и лоб паутина, а папа вроде шел себе спокойно, но все равно гораздо быстрее меня. Он уже скрылся в дверях школы, а я все еще металась между деревьями, натыкаясь на стволы.
Потом они расступились как бы сами собой, и я оказалась в школе — почему-то сразу в актовом зале. А там на стене напротив входа, у которой обычно сцену делали, — крест, похожий на дерево, или дерево, похожее на крест, с поперечной перекладиной из ветвей. Рядом — священник. Стоит ко мне спиной. А вокруг — люди. И я вдруг понимаю, что это моя свадьба. И что ждут только меня. Даже папа уже у алтаря и смотрит на меня укоризненно. А еще там Магнус Борг. И Генри. И Дэвид.
Он весь
