Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
— Бульдог? — насторожился Йохан. — Это ты Свена Винтермарка так называешь? Почему ты считаешь, что он заслуживал смерти? В чем он виноват?
Я уже разомкнула губы, собираясь рассказать адвокату об издевательствах, побоях, унижениях, желтой тетради. И тут сообразила: вот же она, мотивация. Если расскажу это на камеру, сразу станет ясно, что у Дэвида была 1001 причина убить отца. А сейчас, судя по тому, что сказал Йохан, у следствия есть сомнения насчет вины Дэвида. Вот почему им нужна я: они ищут мотив. Мотив, чтобы подкрепить обвинение. Что если, рассказав теперь, что ему пришлось пережить в семье, я отправлю Дэвида за решетку?
Адвокат все еще ждал ответа, не спуская глаз с меня.
— Бульдог… Да, так я прозвала Свена. Потому что он похож. Был, — пробормотала я, мысленно проклиная свой болтливый язык.
Но Йохан не удовлетворился полуответом: наверное, привык за годы практики, что клиенты юлят и пытаются что-то скрыть.
— Чили, — он подался чуть вперед и понизил голос, — наш разговор полностью конфиденциален. Можешь рассказать мне все. Именно поэтому я здесь — чтобы тебе помочь. Я не передам твои слова ни полиции, ни даже твоим родителям. Вот почему твоего папы здесь нет. Но мне нужно знать все, что знаешь ты, чтобы понять, как подготовить тебя к даче свидетельских показаний.
Мне стало трудно дышать. Невысказанные слова теснились во рту, толклись на кончике языка, просились наружу. Мне так хотелось рассказать все хоть кому-нибудь! Снять с себя это бремя. Переложить его на того, кто может помочь разобраться во всем, посоветовать, как быть дальше.
— А если то, что я знаю, может повредить Дэвиду? — тихо проговорила я. — Что тогда?
Адвокат соединил ладони, как для молитвы, поднес пальцы к губам, а потом направил их на меня.
— Тебе очень хочется защитить своего друга, верно?
Я кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— Мы во всем разберемся, — уверенно сказал Йохан и протянул мне бумажную салфетку. Наверное, он всегда держал их наготове. — Вместе. Тебе не выстоять одной, Чили. Просто доверься мне.
* * *
— Как все прошло? — Мама протянула мне тарелку с огромным куском торта, моего любимого, с клубникой, шоколадом и взбитыми сливками.
Понимаю, она пыталась создать иллюзию нормальности, иллюзию семьи, которая держится вместе в трудный период, потому и прилетела к нам из своей Греции. Но мне от присутствия мамы было только хуже. Казалось, я все еще нахожусь в крошечной безликой комнатушке под мигающим красным глазом видеокамеры, а за стеной — целая толпа взрослых, которые вслушиваются в каждое мое слово, подмечают каждый мой жест, каждое изменение черт моего лица.
— Чили держалась молодцом, — ободряюще улыбнулся Йохан.
Он тоже был там. Смотрел на большом экране, как меня распинают, вместе с обвинителем, тетками из полиции и опеки, психологом… Смотрел и не вмешивался, чтоб его!
— Она все сделала правильно. — Йохан подставил свою чашку под струйку дымящегося кофе.
Папа улыбнулся мне, держа термос.
Они все улыбались. Отчего же у меня на душе так погано?
Может, потому, что я нарушила данную Дэвиду клятву? Сначала показала желтую тетрадь Йохану. А потом он убедил меня передать тетрадь дознавателю. Сказал, что полиция все равно заберет ее как важную улику. А если отдам ее сама, я продемонстрирую готовность сотрудничать.
Женщина-дознаватель тоже мне улыбалась, но в ее глазах я видела недоверие.
— Дэвид когда-нибудь жаловался, что отец плохо с ним обращается?
— Нет, но… на нем были синяки, ссадины. Дэвид прятал их под одеждой, но несколько раз мне удалось заметить… И еще он носит браслеты, чтобы скрыть шрамы на запястьях.
— Ты спрашивала, откуда у него эти отметины? Он говорил, что это сделал отец?
— Нет. В смысле я не спрашивала, а он не говорил.
— То есть это могли быть, например, синяки после драки? Дэвид несколько раз дрался в школе, ты ведь знаешь об этом?
— Хотите сказать, его избивали одноклассники? Да, такое бывало.
— Выходит, гематомы и ссадины Дэвид мог получить в школе?
— В принципе, мог, но… Как быть с запястьями? Мальчишки его не связывали, наручники не надевали!
— Почему ты решила, что это следы от наручников? Дэвид говорил тебе об этом?
— Нет, но…
— Как ты думаешь, Дэвид мог сам нанести себе повреждения? Ведь недавно он изуродовал себе лицо, прямо в школе. Ты когда-нибудь слышала о селфхарме? Мог Дэвид сам расцарапать или порезать себе запястья?
Так оно шло, кругами, кругами… Пока не уперлось в желтую тетрадь. И получилось, что все мои подозрения насчет Бульдога исходят оттуда. Из сказки, которую сочинил Дэвид.
И вот тогда я предала его второй раз. Я могла бы рассказать дознавателю об Эмиле. О его домогательствах, о мести брату, о том, как Дэвид пришел ко мне посреди ночи, замерзший и едва живой, об угрозах Бульдога. Но я не смогла. Не смогла, зная, что мои слова тут же услышат шесть незнакомых взрослых, а потом еще неизвестно сколько человек — в зале суда. В том числе мои родители!
К тому же упоминать Эмиля отсоветовал Йохан. Речь ведь шла об отце Дэвида, а не о его брате. Если честно, мне уже хватило расспросов адвоката, не беременна ли я, и если да, то от кого именно. Еще раз выслушивать всю эту грязь? Ради чего? Чтобы, не дай бог, добиться обвинения в соучастии? Нет уж, увольте. Никто ничего не должен знать. Достаточно уже Дэвида и самого Эмиля. Но они точно будут молчать. В этом я уверена.
— С тобой все в порядке, золотце? — Папа обеспокоенно положил руку мне на плечо.
Я вымученно растянула губы, добавляя свою улыбку к стайке других, фальшивых улыбок, порхающих вокруг розовыми бабочками.
— Да. Все норм. Налей мне, пожалуйста, еще какао.
* * *
Судебное заседание прошло при закрытых дверях. Я узнала об этом из Интернета: дело о малолетнем отцеубийце оказалось достаточно громким, чтобы пресса не потеряла к нему интерес спустя четыре месяца, которые заняло следствие.
Папа намеренно не упоминал при мне Дэвида. Делал вид, будто его никогда не существовало. С ребятами из школы после переезда в интернат я больше не общалась. Даже на выходные в Хольстед приезжала редко. Предпочитала проводить уикенд
