Мое лицо первое - Татьяна Русуберг

— Ты слушаешь меня? — В голосе папы отражалось плохо сдерживаемое раздражение. — Чили, это серьезно! Повестка — не рекламная листовка, которую можно просто выбросить в мусорное ведро. Тебе придется дать свидетельские показания, ты это понимаешь?!

Я пожала плечами:

— Надо — дам.

Папа тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Я по-прежнему рассматривала муху, но чувствовала на себе его взгляд — такой же неотвязный, как поселившаяся под черепом боль.

— Ты просто не представляешь себе, о чем идет речь. Тебе придется явиться в суд. Стоять перед множеством знакомых и незнакомых людей. Отвечать на каверзные и неприятные вопросы. В твоем состоянии…

— В моем состоянии, — я подняла глаза от мушиного трупика и взглянула папе в лицо, — я уже отвечала на вопросы панцирей.

— Полицейских, — поправил он меня, морщась. — Поверь, это был не допрос, просто мягкий неформальный разговор. В суде все будет совершенно по-другому. С тобой не станут церемониться. А главное — ты не сможешь отказаться отвечать. Ты это понимаешь?

Во мне шевельнулся страх. Я думала, все чувства во мне умерли или впали в спячку, как мухи с наступлением холодов, а страх вдруг ожил и поскреб лапками.

— Но я же ничего не знаю! Меня там не было. Меня вообще в Хольстеде тогда не было, ты же знаешь!

Папа кивнул, наклонился в мою сторону:

— Знаю, золотце. И полиция знает, что мы ездили в тот день в Скьярн смотреть интернат. Но они будут спрашивать об этом мальчике. Что он за человек. Какие у вас были отношения. Он… никогда не говорил тебе, что задумал?

Я вскочила с дивана, толкнув стол. Кофе выплеснулся из чашки. Бурая жидкость залила мушиный трупик.

— Этого мальчика зовут Дэвид! И как, по-твоему, пап, он мне это сказал?! Кстати, Чили, я тут решил папашку шлепнуть?! — Я развернулась и направилась к лестнице наверх.

— Мы еще не закончили! — Скрипнуло кресло — папа тоже поднялся. — От меня ты можешь сейчас сбежать, но не от полиции и судебных приставов.

Я замерла. Страх внутри зажужжал, трепеща крыльями, забился в ребра наперегонки с сердцем. Меня что, тоже арестуют?

— Мама считает — и я с ней согласен, — что тебе ни в коем случае нельзя выступать в суде. Только не при твоем состоянии здоровья.

Я резко развернулась к папе:

— Мама? Ты что, рассказал все маме?

— Я ей звонил. — Он твердо кивнул. — Ты сама разве не считаешь, что матери необходимо знать, что ее дочь проходит свидетелем по делу об убийстве? К тому же у мамы есть знакомый адвокат. Очень хороший адвокат, как раз специализирующийся на уголовном праве. Он посоветовал, чтобы мы настаивали на записи на видео моих свидетельских показаний. Как лицо младше пятнадцати лет ты имеешь на это полное право. Йохан поможет тебе подготовиться. Йохан — это адвокат.

Ошеломленная, я покачала головой:

— Адвокат? Но ведь обвиняют не меня, а Дэвида! И к чему мне готовиться? Разве я не должна просто говорить правду?

Папа поправил очки, подошел ко мне и мягко обнял за плечи.

— Золотце мое, конечно, ты не должна лгать. Просто… Правда бывает такая разная. Нужно знать, как ее подать, чтобы тебя правильно поняли. В этом Йохан тебе и поможет.

Странно. А я всегда считала, что правда — только одна.

Часы снова отставали — на одиннадцать минут. Я сверилась с телефоном. Посмотрела на него, потому что он зажужжал на беззвучке. Катрина прислала сообщение: «Правда, что ты будешь свидетелем на суде?» Ума не приложу, как об этом узнали одноклассники. В последнее время они снова начали со мной общаться. А все из-за Дэвида. Ведь я живу рядом с «эпицентром событий». Расследование идет, можно сказать, у меня под носом. Из окна можно наблюдать. Вот только я его занавешиваю. Не хочу ничего знать. Не верю, что Дэвид это сделал. И пусть все остальные твердят то же, что пишут газеты. «Дэвид признался». Может, и так. А может, его заставили. Запугали. Ведь его отец был панцирем. Кто допрашивал Дэвида? Друзья его папаши? Такие же уроды, как Винтермарк-старший? Нет, я не верю, что Дэвид убийца. Несмотря ни на что. Не верю!

— Отрицание — естественная реакция. — Йохан понимающе покивал. Наверное, я произнесла последние слова вслух.

Адвокат приехал к нам издалека. Он тратил на меня свое дорогостоящее время и делал это ради давней дружбы с мамой. Йохан подавлял меня: своим ростом под два метра; своими огромными кистями, сложенными на торчащих над диваном коленях; своим дорогим костюмом и уверенностью в том, что знает, что для меня лучше.

— Но давай будем исходить из фактов, — продолжил адвокат. — Надеюсь, ты понимаешь, что дружба с Дэвидом, близкая дружба, — глаза под мохнатыми бровями, неестественно темными по контрасту с седой шевелюрой, многозначительно уставились на меня, — ставит тебя в щекотливое положение?

Я затрясла головой, вспыхнувшие щеки скрылись под упавшими на лицо волосами:

— Не понимаю, о чем вы.

Йохан закинул ногу на ногу и сплел пальцы на костлявом колене.

— Мальчик сделал признание и замолчал. Насколько мне известно, от него ничего не смогли больше добиться ни следователь, ни психологи. А в признании — ни слова о том, почему он застрелил отца.

Я вздрогнула. Попыталась скрыть это, нарочито ежась, как от холода, и натягивая на кулаки рукава кофты. Но адвокат все понял.

— Прости, но придется называть вещи своими именами. Именно так и будут делать в полиции при записи твоих показаний. И среди вопросов, которые тебе там зададут, будут не слишком приятные. Например, какие отношения связывали тебя и Дэвида? Правда ли, что вы встречались? Правда ли, что его отец не одобрял этого, даже запретил вам общаться? Кому первому пришло в голову избавиться от Свена Винтермарка?

Я оцепенела под испытующим взглядом адвоката. Глаза у него были крупные, цвета кофе с молоком, но вот тепла в них было не больше, чем во фраппучино из «Старбакса».

— Вы что… — выдавила я, — вы думаете… это я?!

— Я думаю, что тебе зададут этот вопрос, — спокойно ответил Йохан. — И ты должна быть к этому готова. Так каков будет твой ответ?

Ярость, сменившая страх, вспыхнула во мне так ярко, что могла бы поджечь пыльную свечку, растекшуюся в стеклянном стаканчике на столе. Как же мне надоели эти игры, в которые вечно играют взрослые! Жестокие, грязные игры!

— Я никогда не предлагала Дэвиду убить отца, — сказала я, с трудом подавляя желание вскочить с кресла и вылететь из