Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
— Он только-только пришел в себя… Пять дней в коме!.. И вы хотите его допрашивать? — Дэвид все еще говорил негромко, короткими фразами и часто делал паузы, но мог без видимого труда выражать свои мысли устно.
Я не переставала этому поражаться: его голос звучал для меня как музыка. Будто кто-то настроил дорогой старинный инструмент, заброшенный и забытый среди прочего домашнего хлама, и дал ему новую жизнь. Интересно, Шторм пел в церковном хоре в своем Лондоне? Или это осталось в прошлом Дэвида вместе с Хольстедом?
— Лечащий врач дал мне пять минут, — твердо сказал следователь. — Вы не в праве мне мешать.
— Я его брат. — Дэвид стиснул челюсти так, что на скулах обозначились желваки. — И считаю, ваши вопросы могут подождать. У вас есть настоящие преступники — допрашивайте их. Лукас не сделал ничего дурного.
— Вы не опекун брата и не можете говорить за него, — возразил Борг. — Я должен выслушать его самого.
— Я им скоро стану! — Дэвид и не думал отступать, заслоняя дверь в палату Лукаса. — Дайте парню хоть немного прийти в себя. Он же с того света вернулся. Если бы не ледяная вода, истек бы кровью еще в лесу.
Брови Магнуса Борга сдвинулись, он поправил очки, а я воспользовалась паузой, чтобы вклиниться в спор.
— Дэвид, пожалуйста, — я положила ладонь на его забинтованную руку. Он слегка вздрогнул, ведь я подошла слева, со стороны отсутствующего глаза. — Я тоже уверена, что Лукас ни в чем не виноват. Почему бы следователю не поговорить с ним? Не думаю, что пять минут мальчика сильно утомят. К тому же мы сможем попросить медсестру понаблюдать за его состоянием во время… гм, беседы. — Я повернулась к молодой женщине, по виду латиноамериканке, которая стояла чуть позади Борга. — Юлиана, вы не могли бы?..
Та улыбнулась, на смуглых щеках обозначились ямочки.
— Конечно. Если герр полицейский не выставит меня вон.
Борг поджал губы:
— Ничего не имею против. Только помните: все сказанное — строго конфиденциально.
Следователь с медсестрой прошли в палату, а я отвела Дэвида в зону отдыха и усадила на диван. Иначе он бы, наверное, на нервах метался по коридору, что ему явно не пошло бы на пользу. Его только вчера выписали из региональной больницы, и он тут же помчался в Копенгаген, куда вертолетом отправили тяжело раненного Лукаса.
Конечно, я поехала вместе с ним. Сначала даже предложила вести машину — мы могли взять ее на прокат. Но Дэвид не пустил меня за руль, хотя я считала, что вполне в силах выдержать трехчасовую поездку. Конечно, мне сильно досталось, когда мы с Эмилем боролись в воде, он даже чуть не утопил меня, но, к счастью, я уже обеспечила ему сотрясение мозга, да и полиция подоспела вовремя. Не зря я названивала Магнусу Боргу: сам он участвовал в операции на Фюне, но послал на водопроводную станцию коллег, как только смог прослушать мое сообщение.
Я ничего этого, правда, не помню. Врачи рассказали, что я наглоталась воды и у меня остановилось сердце. Откачали меня полицейские, прямо там, на водопроводной станции. К счастью, мозг оставался без кислорода не более минуты, так что я от этого не пострадала. Если, конечно, не считать, что схватка с Эмилем за ключ совершенно стерлась у меня из памяти. Зато Дэвид помнил все, ведь жуткая сцена развернулась у него на глазах. Ему пришлось смотреть, как меня убивают, и при этом сознавать, что он — связанный и с полумертвым Лукасом на руках — ничегошеньки не может сделать, чтобы мне помочь. Даже не представляю, что Дэвид в те мгновения пережил!
Хотя нет, отчасти представляю. Примерно то же, что я пережила, когда Эмиль целился в Дэвида, а я, безоружная, стояла рядом с ним в гребаном бассейне. Жаль, этот момент забыть не смогу. Память оказалась не настолько милосердной.
В общем, мы полетели в Копенгаген самолетом, а до аэропорта доехали на такси. Я пообещала Дэвиду отдать деньги за билет позже — такое путешествие было точно мне не по карману, — но он даже слышать об этом не захотел. С помощью Генри Кавендиша ему быстро удалось получить новую кредитку взамен пропавшей вместе с остальными вещами, о местонахождении которых знал только Эмиль. Что до этого психопата, то он пока не рвался сотрудничать с полицией.
— Ну что они там так долго! — Дэвид в беспокойстве сжимал и разжимал пальцы, губы его чуть подергивались — наверняка судорожное движение причиняло боль израненным рукам. Танец цветных татуировок на кистях завораживал.
Я взглянула на электронные часы на стене.
— Пяти минут еще не прошло. Хочешь чего-нибудь попить? Минералки? — Я шагнула к холодильнику для пациентов в углу.
— Нет. — Он коротко мотнул головой. Прядь черных волос, не стянутых повязкой, упала на «око гнева», и я с трудом сдержала улыбку.
Ужасно захотелось поцеловать Дэвида, но я не решилась. Главные слова были сказаны однажды. С тех пор я их не повторяла. Сомневаюсь, что у меня хватило бы духу. В то мгновение, когда я увидела Дэвида в больничном коридоре и поняла, что он жив, во мне словно рухнули все баррикады, все стены, возведенные здравым смыслом. Стало плевать, смотрят на нас или нет, прозвучит ли признание напыщенно или наивно: я просто должна была сказать, что чувствую, вот и все. Теперь все изменилось.
Мне приходилось заново узнавать Дэвида. За десять лет он стал другим человеком: несчастный забитый мальчишка, которого я когда-то знала, вырос и стал мужчиной, Штормом. И все же в нем то и дело проглядывали черты мальчика, с которым я стала близка на заброшенном стрельбище. Его привычка теребить повязки на запястьях вместо браслетов, которых давно там не было. Настороженный взгляд из-под длинной челки. Мимолетная кривоватая улыбка, будто извиняющаяся за свое появление. Тихий голос, заставляющий прислушиваться, чтобы услышать.
Каждое проявление прежнего Дэвида вызывало волну воспоминаний, готовую захлестнуть берег моей памяти нежностью, смыть до основания песчаные башни «Осторожность» и «Страх». Да, я боялась Шторма. Потому что не знала его, того, кто вселился в знакомое до последнего шрамика тело, того, кто спрятал следы прошлого под татуировками. Это Шторм двигался, расправив плечи и гордо держа голову, особой, «модельной» поступью, что придавало
