Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
— Мы проверяем эту версию, — спокойно прервал меня полицейский.
— Проверяете? — Я уставилась на Борга, рассматривающего что-то на обороте фотографии. — Но… как вы узнали?..
— Дэвид рассказал. — Следователь поднял на меня воспаленные глаза и положил снимок на середину стола. — В ходе беседы с психологом. Мы просмотрели запись. А еще раньше на это намекал ваш сосед. У него еще такая необычная фамилия. Никак не запомню. Пастырь? Псалом?
— Пост! — подсказала я, ерзая на диване от нетерпения. — Господи, вот не думала, что он еще жив. Ему же, наверное, лет сто! То есть он уже тогда был древним — десять лет назад. И что, пронырливый старикашка все знал? Но откуда?
— Гулял в лесу с собакой, — ответил Борг. — Пожилые люди часто наблюдательны… А это имена детей на фотографии? — Внезапно сменив тему, полицейский постучал пальцем по белой стороне фото.
Только сейчас я заметила на ней кривовато, будто в спешке, нацарапанные буквы. Я подтянула снимок поближе. Четыре имени в столбик. Агнес. Лиам. Кеннет. Альма. Что за бред? Перевернув фотографию, я всмотрелась в неровный рядок улыбающихся в объектив детей.
— Он ошибся, — растерянно пробормотала я. — Кто бы ни сделал надпись, он взял имена с потолка. Я помню всех этих ребят, кроме одного — наверное, он ушел из класса до того, как я переехала в Хольстед. Например, вот это, возможно, Кеннет, — я ткнула пальцем в высокого паренька в короне. — Но кто такие Агнес, Альма и Лиам, я не знаю.
Борг задумчиво глотнул кофе.
— Скажите, Чили, а Лив — левша?
— Что? — Похоже, сегодня я действительно туго соображаю. Вон как панцирь морщится: наверное, слышит скрип шестеренок у меня в мозгу. — Да вроде нет… Нет. — Я вспомнила, что вчера Лив подливала мне кофе правой рукой. — А почему вы спрашиваете?
— Чернила смазаны вправо, вы заметили? — Борг кивнул на фото, которое я все еще держала. — Когда пишут левой рукой, часто так бывает. Я одолжу у вас снимок, хорошо?
— Может, это родители Лив написали? — пробормотала я, глядя, как следователь прячет в пластиковый пакетик фотокарточку. Интересно, он всегда такие пакетики в кармане носит, как собачник со стажем?
— Мы это выясним. А теперь припомните, пожалуйста, в котором часу вы пришли к Эмилю?
Я потерла лоб: в голове начала тяжело пульсировать боль.
— Не знаю. Было темно. Мы поужинали у Лив. Я… я здорово налегла на их домашнее вино. Стоп! Кажется… Я помню, что показывали по телевизору! Когда мы вошли в комнату, Эмиль смотрел шоу. Как же оно называется… «Ловцы видеоклипов»! Можно проверить в телепрограмме.
— Если только передача не шла в записи. — Борг испытующе посмотрел на меня. — Вы запомнили что-то еще? Например, провел ли Эмиль с вами всю ночь? Когда он ушел?
Я почувствовала, что краснею, и отвела глаза.
— Не знаю. Я ничего не помню. Лукас принес пива, и меня просто вырубило. Утром Эмиля уже не было. Мальчик разбудил меня в полвосьмого… Вы действительно думаете, что Эмиль стоит за всем этим… кошмаром? — Я взглянула в лицо следователя.
— Мы просто пытаемся установить, кто где находился на момент выкладки видео и непосредственно до этого. Лукас утверждает, что вы пришли к ним около десяти, а к двенадцати уже вырубились, как вы выразились. — Борг натянул маску профессионального безразличия, но в усталых глазах читалось неодобрение. — Мальчик говорит, что Эмиль ушел на работу, как обычно, в полпятого. В пять уже был в пекарне. Комната Лукаса ближе всего к входной двери, так что он всегда слышит, когда открывают и закрывают замок. К тому же его мать плохо спит по ночам. Она подтверждает сказанное.
— Сюзанна? — Я чуть не подскочила на диване. — Разве она не в больнице?
Следователь нахмурился еще больше:
— Ее забрали домой. Правда ходить она пока не может. За ней ухаживают сыновья и приходящая сиделка. Вы этого не знали?
Лекарства. Руки Эмиля пахли лекарствами. Ну конечно! Его мать все это время была в квартире, за стеной. И, скорее всего, все слышала. Зашибись!
— Вам плохо? — Борг обеспокоенно подался ко мне.
— Ничего, ничего. Просто не ела с утра, вот голова и закружилась. — Я положила в рот печенье, начала старательно жевать.
— Мы уже почти закончили, — успокоил меня следователь. — Осталась всего пара мелочей. Вы случайно не знаете, откуда у Дэвида этот шрам? — Он взял со стола телефон, потыкал пальцем в экран и показал мне один из модельных портретов Шторма. — На многих фото он скрыт гримом, но здесь образ, вероятно, требовал… кхм, некоторой брутальности.
Дэвид щурился из-под низко надвинутой на глаза черной шапочки, оттеняющей разноцветные радужки. Наверное, так он смотрел на своего отца, взяв его на прицел. С таким же выражением на лице. Возможно, он представлял себе Бульдога, когда позировал для этого снимка. А возможно, кого-то другого.
— Разве этого нет на записи? — Я с трудом сглотнула разжеванное печенье.
— Может, и есть. — Борг снова положил мобильник на стол. — Но отсматривают видео всего два человека: я и мой помощник. А на нас и вся остальная работа лежит. Я пытался звонить психологу, но она сейчас в Сиднее на конференции. Не отвечает. Я надеялся, вы сможете нам помочь.
— Скажите, а почему… — Я взглянула на кисточку, оторвавшуюся от диванной подушки и оставшуюся у меня в пальцах. — Почему вас именно этот шрам интересует? Что в нем особенного?
Борг молчал. Я подняла на него глаза и увидела, как на заострившихся скулах играют желваки. Струна, резонировавшая внутри меня после разговора с Генри, громко, тревожно задребезжала.
— Не могли бы вы сначала ответить на мой вопрос? — вежливо настоял Борг.
Я сдалась.
— Дэвид сам себя порезал. Прямо в школе. Заперся на учебной кухне, где у нас проходили уроки кулинарии. Там ножи… Хорошо, что зеркала не было. Он не успел довести дело
