Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
— В том-то и дело, что для пользования «Тор» не нужно особых знаний. Это сервис с открытым исходным кодом, распространяемый бесплатно. Система практически не требует настройки. Юзеры запускают на своем компьютере прокси-сервер, который подключается к серверам луковичной сети. Пакеты в системе проходят через несколько случайных прокси-серверов, каждый из пакетов предварительно шифруется несколькими ключами, которые после расшифровываются прокси-узлами. Проходя через эту сеть, трафик становится практически анонимным. Вот так: пара щелчков мышкой, а нашим экспертам — головная боль на месяц.
Блин! И тут тупик. Похоже, с помощью Tor стать невидимкой смог бы даже полный чайник. Даже Эмиль.
— И что же теперь? — спросила я срывающимся голосом. — Ждать, когда маньяк снова решит поиграть с инстой? Надеяться, что в следующий раз он допустит ошибку? Или что полиции подкинут сотрудников? А в это время Дэвид… он…
Я изо всех сил запустила кроссовком в дверь. Мобильник скользнул по плиткам. Пол ударил в грудь, стало трудно дышать. Глаза уставились на замазанный серым бетоном стык. Он быстро темнел…
Пришла в себя я на диване в гостиной. Ходики над комодом показывали без десяти три. Последние часы напрочь выпали из памяти, как и то, каким образом я оказалась на диване. В одной руке я сжимала мятую желтую тетрадь, в другой — прядку темных волос. В голове совершенно четко, как неоновая вывеска, светилось имя Генри Кавендиша. Нужно позвонить ему. Он сможет раздобыть деньги. На деньги можно нанять лучшего эксперта — такого, что соберет «шелуху» и восстановит луковицу. Узнает, откуда зашли в «Инстаграм» с профиля Шторма. Останется только сообщить адрес Магнусу Боргу. Быть может, это будет квартира в трехэтажке в пятистах метрах отсюда. Та самая, куда я сейчас пойду.
Все будет хорошо
Десять лет назад
14 января
Сейчас перечитала, что я понаписала утром после перепоя, и поразилась. Надо же быть такой эгоистичной идиоткой! Оправдываю этот выблев только жуткой головной болью и прочими симптомами настоящего похмелья — о, теперь я знаю, что это за зверь! Море жалости к себе несчастненькой и ни полслова о том, каково Д. было тогда, когда он застал меня с раздвинутыми ногами под братом, и будет теперь, после того как он отхлестал Эмиля, как бешеного пса.
Да, да! Пора уже повзрослеть и называть вещи своими именами. Я сама во всем виновата. Зачем, ну зачем я вообще потащилась на эту тусу? Зачем пила? Знала же, чем все это закончится! Выходит, сама этого хотела? Нет! Фу, бр-р! Трясет от одной мысли, что Эмиль мог засунуть в меня свою штуку! О боже! У него даже презерватива не было! Или был? Не помню. Ясно только, что если бы не Дэвид… Бедный Д.! Ему меня стоило отлупить, а не брата. Я заслужила, а он был бы целее. Потому что теперь…
Вчера, когда писала сюда, дорогой дневник, я даже не думала, что станет с моим спасителем. Переживала только, удастся ли скрыть мои похождения от папы. Мысли о Д. пришли потом — вместе с очередным наплывом тошноты и барабанным концертом под лобной костью. Если папаша Винтермарк узнает, кто отделал его любимого сыночка, Д. не жить. С него же шкуру живьем спустят. Замуруют в подвале. Или отправят в интернат для недоразвитых, о котором в школе болтали. Это еще в лучшем случае. Вообще-то, с Бульдога станется родного сына и за решетку упечь. Хотя нет, не выйдет из-за возраста. Значит, все-таки тот самый интернат?
Эмиль наверняка выставит Д. полным психопатом. Не будет же он объяснять папочке, за что его исполосовали. А Д., как всегда, промолчит. Да и кто его будет слушать!
А если Бульдог узнает причину? Если я наберусь храбрости и все ему расскажу? Чисто гипотетически, потому что у меня от одной мысли коленки трясутся, а во рту собирается вязкая слюна. Думаю, мой подвиг ни фига Д. не поможет, только станет все хуже. Потому что Бульдог наверняка заорет, что это я его сы́ночку соблазнила и в конюшню заманила. Эмиль же у нас ангел во плоти! Это, небось, он сопротивлялся, пока я член у него из штанов вытаскивала! Тьфу, мерзость какая!
Размышления о собственной вине и печальной участи Д. буквально парализовали меня, сил не было с кровати встать. Все воскресенье я провалялась под одеялом, высовывая нос наружу, только чтобы не задохнуться. Хотелось спрятаться от всего мира и от самой себя, окуклиться, свиться в кокон, чтобы потом — через много-много лет — выйти из него новым, чистым человеком, чье прошлое никто уже не помнит. В тот день я завидовала Спящей красавице и с радостью подставила бы палец под отравленное веретено.
Милый, ничего не подозревающий папа ходил по дому в мягких тапочках и посмеивался — еще бы, у дочки первое взрослое похмелье! Он отпаивал меня минералкой и сладким чаем, приносил в комнату поесть, хоть мне кусок не лез в горло. Даже на любимое какао смотреть не могла. Я просто не была этого достойна — ни какао, ни своего замечательного отца. Знал бы он, какое чудовище вырастил!
Чуть полегче стало после полудня. Позвонила Аня — не на мой мобильник, он остался в кармане брошенной где-то в амбаре Миле куртки, а на наш домашний. Очевидно, номер нашелся в справочнике. Папа принес наверх трубку.
Первый порыв был прикинуться смертельно больной и укрыться в безопасной мгле пододеялья. Но я вовремя сообразила, что дурища Аня может начать трепаться с папой, а за ней не заржавеет сболтнуть про Эмиля — его же наверняка нашли связанным в конюшне — или про мое странное исчезновение с вечеринки. Если папа узнает, что совсем не благодаря маме Кэт я вернулась домой… Лишние вопросы и папина истерика мне были совершенно ни к чему.
Я протянула руку к трубке и вымахала па из комнаты.
Аня звонила, чтобы сообщить, что куртка и мой мобильник у нее — она принесет их в школу в понедельник. Но это, конечно, был только предлог. Сплетнице не терпелось поделиться последними новостями и заставить меня пожалеть, что я свалила в разгар веселья и так много потеряла.
— Куда ты пропала? — захлебываясь, трещала она в трубку. — Что вчера было, что было! Представляешь, на Эмиля напал какой-то маньяк! Он хотел украсть лошадь из конюшни. Эмиль услышал шум и попытался остановить маньячину. Но этот жуткий тип сорвал со стены хлыст и принялся избивать им Эмиля. Потом связал
