Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
Я стал рассказывать про наш дом на острове, про соседей, про Руфь, и внутри у меня потеплело. А вскоре мы уже выходили из поезда в Нестведе. Оставили Машин чемодан в камере хранения — ведь собирались тем же вечером сесть здесь на поезд до Эсбьерга — и пошли уже знакомым мне путем на автобусную станцию.
В автобусе снова возникшая между нами легкость исчезла. Чем дольше мы ехали в сумерках раннего осеннего вечера, тем чернее становилось на душе — у нас обоих. Маша совсем притихла, что для нее совсем нехарактерно. Как будто стремительно приближающийся отцовский дом уже начал отбрасывать на нас свою мрачную тень.
— Как думаешь, что он сделает? — спросила она, оторвавшись от каких-то шариков в телефоне, которые она гоняла — похоже, чтобы успокоить нервы.
Я сразу понял, что она спрашивает про отца.
— Когда все ему выскажу? Не знаю. — Я и правда слабо представлял себе реакцию человека, которого знал в основном по рассказам других и воспоминаниям тринадцатилетней давности. — Мне он показался вполне адекватным. Не таким, как Вигго, — постарался я успокоить Машу.
— Главное слово — «показался». — Она закусила губу.
— Слушай, он же в инвалидной коляске, — напомнил я. — Что он может сделать, тем более когда мы вдвоем? Ну поорет, может. И что?
— А то, что у него целый склад холодного оружия на заднем дворе, — это ничего? — прищурилась она.
— Не на заднем дворе, а в мастерской, — поправил я. — А в доме ничего такого нету. И это ведь просто бизнес.
— Может, ты и прав. — Маша немного расслабилась. — Может, это я привыкла быть на изменах. Просто мне кое-что покоя не дает.
— Ты о чем? — Я внимательно посмотрел на нее.
— Да о запароленных папках в компе Вигго. Что в них? Стопудово не обычная порнушка, раз уж папка с твоей мамой была в открытом доступе.
— Думаешь, — у меня по спине пробежали ледяные коготки дурного предчувствия, — дядюшка взялся за старое? Но ведь он один живет. И отец тоже.
— Не совсем один, судя по твоим словам.
Казалось, в глазах Маши я прочел охватившие меня опасения.
Нок.
Что, если отец добр к этому пареньку и его матери не случайно?
Что, если история повторяется?
Или я параноик и принимаю за чудовищ тени на стене.
— Я ничего такого не заметил, когда был там, — покачал я головой.
— Ну, люди, конечно, меняются, — согласилась Маша. — Тринадцать лет — достаточно долгий срок.
За окном посветлело. Мы миновали табличку «Свенструп» и въехали в городок, на улицах которого уже зажглись фонари.
— Выходим на следующей. — Я поднялся и стал доставать с полки рюкзаки.
За время, проведенное у отца, я составил себе представление о ритме его жизни. Он привык рано вставать и, пока светло, возиться в мастерской. Говорил, для работы лучше всего дневной свет. К вечеру Эрик обычно возвращался в дом. Кроме среды. По средам он ездил за покупками в Нествед. Сегодня был вторник, стремительно темнело, так что я почти не сомневался — отец будет дома.
Погода стояла сухая, но ветреная. Лес встретил нас миллионами звуков, особенно странных и пугающих во мраке: шуршали под ногами опавшие листья, шелестели и потрескивали голые ветки, скрипели древние стволы, что-то возилось в кустах вдоль дороги — то ли лиса, то ли еще какой ночной зверек. Я освещал нам путь верным фонарем, и каждый раз, когда в конус света беззвучно, словно летучие мыши, врывались сорванные ветром скрюченные бурые листья, мы вздрагивали.
— Ну и стремно же тут! — выразила свои эмоции Маша, в очередной раз схватившая меня за руку от испуга. — В такой чаще только «Хижину в лесу — два» снимать.
— А это про что? — спросил я, ни разу не слышавший об этом фильме.
— Про семейку кровожадных зомби, — поежилась Маша. — И таких вот дебилов, как мы, которые забрели к ним в гости.
— Да мы пришли почти, — подбодрил я ее. — Вон уже дом.
Я указал вперед, где в просветах между деревьями действительно начал мелькать слабый свет: как я и думал, отец был дома.
— Ну слава те господи! — Маша поправила сползшую лямку рюкзака. — Учти, назад через этот гребаный лес я по темени не попрусь. Такси вызовем. Мое психическое здоровье дороже.
Такси так такси.
Освещенные окна кухни и гостиной бросали на гравий двора яркие полосы света, но внутри никого видно не было. Я предположил, что Эрик в одной из задних комнат или в ванной, и предупредил Машу, что откроет он, возможно, не мигом — ему еще надо до входной двери на коляске докатиться. Вот почему мы оба чуть на месте не подскочили, когда замок щелкнул почти сразу после первого звонка.
— Ноа, сынок! — Улыбаясь, отец немного отъехал назад, освобождая нам место в прихожей. — Как хорошо, что ты так быстро вернулся. Да еще и не один.
Маша бросила на меня неуверенный взгляд, и я ее понимал. После того как я посвятил ее в содержание документов, она наверняка представляла Эрика совсем иначе.
— Это, наверное, твоя подруга? Та самая, про которую ты столько рассказывал? — продолжал отец. — Заходите, заходите скорей. Не стойте на ветру.
— Мария, — представил я свою спутницу, расстегивая куртку.
— Эрик. — Отец протянул ей руку, но Маша и не думала ее пожимать.
В его глазах что-то мелькнуло, но он тут же замаскировал неловкость, продолжив свой жест в сторону кухни, совмещенной с гостиной.
— Прошу, проходите. Ноа знает, куда повесить одежду.
— Мы ненадолго. — Маша вошла в комнату, не снимая куртки и не разуваясь.
Отец вопросительно взглянул на меня.
Я знал, что он сделал. Знал, что в его вине не было сомнений, что его осудили и он отсидел срок. И все же от его взгляда мне стало больно. Я стащил с ног кроссовки, аккуратно поставил их на резиновый коврик у стенки, повесил куртку на крючок и пошел вслед за Машей, крепко прижимая к себе рюкзак.
Кокон
1
Мы сидели за обеденным столом, залитым ярким светом низко висящей лампы: Маша рядом со мной, отец — напротив. Я знал, что он предпочитает встречать гостей именно так, за чашкой кофе или чая. Столешница скрывала инвалидную коляску, и отец оказывался на одном уровне с собеседниками, так что о его неходячих ногах можно было легко забыть. Мы с Машей, правда,
