Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
К актам дела была подшита информация о наших поисках — довольно скупая. Как я понял, полиция особо не напрягалась, а маме удавалось хорошо заметать электронные следы вроде активности в соцсетях, имейлов, пользования кредиткой и мобильником. Через полгода после побега мама засветилась в первый и последний раз — в Нюборге на острове Фюн. Она устроилась там в частную клинику под своей девичьей фамилией и на тот момент уже проработала больше трех месяцев.
Десятки страниц заполняла переписка между полицейскими округами и коммунами Яммербугт и Нюборг. Сначала чиновники выясняли, кто именно должен заниматься задержанием мамы и меня. В день икс мама на работе не появилась, и бюрократы еще столько же разбирались, кто и каким образом будет разыскивать нас по месту жительства. Когда утрясли этот вопрос, оказалось, что по адресу в Нюборге нас с мамой уже нет. После этого наши следы окончательно затерялись.
Тем, что во всем этом потрясло меня больше всего, было короткое упоминание в одном из писем, полученных коммуной из полиции, о мужчине, за год до заявления Мартина обратившемся в участок. Человек, имя которого в документе отсутствовало, знал фамилию и телефон нашего отца и заявлял, что Эрик предлагал ему секс с дочерью. Однако мужчину сочли психически ненормальным и на заявление никак не отреагировали, даже опеку не оповестили, ожидая, «пока информация подтвердится из других источников». Вот она и подтвердилась — благодаря смелости одного девятилетнего мальчика, моего брата.
Перед глазами мелькали буквально вплавившиеся в мозг строчки из бесед соцработников с Мартином и Лаурой, и я думал, сколько из всего этого удалось бы избежать, если бы полиция отреагировала на первый сигнал. «Папа сказал, что ему нужно проверить, как я созреваю. Он сказал, что это нормально, что так делают все отцы, и велел мне раздеться… Папа сказал, что фотографии нужны для моего детского альбома. Он говорил, что не нужно стесняться своего тела и наготы — это естественно… Папа сказал, что на уроках полового воспитания в школе нас учат неправильно и что никто не может научить детей лучше, чем родной отец… Папа велел мне трогать себя там и смотреть в камеру… Папа отвел меня в подсобное помещение за цехом. Туда пришла одна девушка, работница. Дядя сказал, что сейчас он будет заниматься с ней сексом, а я должен смотреть… Хуже всего было, когда папа объединялся с дядей. Вигго всегда придумывал что-нибудь новое, и папе нравилось тут же это на нас опробовать…»
К счастью, видео- и фотоматериалы, обнаруженные при обыске, не были приложены к делу. Мне хватило и одних описаний — достаточно подробных и сделанных суконным канцелярским языком. «Фотография снята с акцентом на половых органах девочки». «В фокусе — грудь Лауры». «На фото Мартин сидит на корточках, объектив направлен на пах». «Девочка снимает розовые трусики, фокус на ягодицах». Эти примеры — самые мягкие.
Я с трудом представлял себе, через что прошли сестра и брат, вынужденные рассказывать о мерзостях, которые с ними творили, снова и снова: в полиции, в опеке, у психологов и, наконец, на суде. И все это — без поддержки и заботы самого близкого им человека — мамы. Глазами соцработников я видел, как реагировали Лаура и Мартин на наше внезапное исчезновение. Несмотря на шок и горе от утраты и предательства, они надеялись, до конца надеялись, что мама вернется за ними.
Последние акты, касающиеся брата и сестры, были подшиты к делу спустя два месяца после его открытия — с завершением расследования. Маму и отца лишили родительских прав на всех нас, когда Мартин с Лаурой уже жили в приемной семье. Интересно, знала ли мама об этом? Хотя какая теперь разница. Я тоже мог бы утешать себя иллюзией о том, что мама сначала планировала устроиться со мной, а позже забрать брата и сестру, если бы не подтвержденные Лаурой слова Руфи: мать всячески избегала контакта со старшими детьми и обвиняла их в чем-то ужасном.
Но что это могло быть? Несчастный случай с отцом? Донос в полицию? То, что не говорили ей о «фотосессиях» с отцом и Вигго? Или все это вместе? Но ведь они были всего лишь детьми! Как можно вообще их в чем-то винить? А может, мама просто не могла выдержать, что живые доказательства ее родительской несостоятельности постоянно маячили бы у нее перед глазами? Постоянно причиняли бы боль одним своим присутствием, потому что она косвенно, своими слепотой и бездействием, причинила боль им? Узнаю ли я когда-нибудь ответы на эти вопросы?
Я глотнул теплой воды из бутылки и постарался сосредоточиться на предстоящем разговоре с отцом. Маша потратила несколько часов, чтобы отговорить меня от поездки в Нествед, но я стоял на своем. Я должен посмотреть этому человеку в глаза и сказать, что теперь все знаю. Что его ложь, уловки и запугивания, пусть и чужими руками, не помогли. Я докопался до правды, и теперь он может забыть, что у него есть младший сын. Тринадцать лет назад он потерял право называться моим отцом и никогда не получит его обратно.
Утром, перед посадкой на поезд, опухший и бледный от бессонной ночи, я отправил длинное сообщение Лауре. Написал, что получил доступ к актам и теперь она может мне не врать. Написал, что не виню ее — ей было кого стыдиться и что скрывать. Заверил, что ей не нужно меня бояться — я никогда ничего и никому не расскажу. И признался, что буду рад, если она захочет снова встретиться или поговорить. Я искренне надеялся, что сестра прочитает сообщение и ответит — или когда-нибудь позвонит.
— Поспать бы тебе немного. — Маша зашевелилась, потягиваясь, на соседнем сиденье. — Выглядишь совсем больным.
— Все норм, — пробормотал я, не отлепляя виска от стекла, а взгляда — от бесконечных, плоских, как блин, равнин за окном. Было в их предсказуемой монотонности что-то успокаивающее, помогающее упорядочить мысли. А вот спать я точно не собирался. Боялся того, что мне может присниться. Прямо как в детстве.
— Норм, норм, — передразнила меня Маша. — Живодер ты!
— Почему живодер? — Кажется, я тормозил сегодня гораздо больше, чем к тому располагало похмелье.
— Ну, как в анекдоте. Мужик звонит другу: «Привет! Как дела?» — «Норм. Кот спит без задних ног, я жарю окорочка». — «Живодер!»
Маша, как никто другой, умела вызвать у меня улыбку, как бы хреново мне ни было.
— А у нас на Фанё, кстати, есть кот. Ну, то есть он не наш, а соседский, но
