Замерзшее мгновение - Камилла Седер
57
Расшатанный стул с пластиковой спинкой.
Стол, очевидно, привинчен к полу, но это не имело значения. У него все равно не было сил поднять его и бросить в запертую дверь. Для этого требовалась отчаянная злость, а в нем не было больше злобы. В нем не было ничего. Сила же если и была, то ушла из него в покрытую мхом землю там, около темного дома Свена Мулина. Когда задыхающийся красный высокий человек, которого он сперва принял за Каролин или за самого дьявола в женском обличье, заломил ему руки назад, он понял, что игра окончена.
Он не исключал, что так может произойти. Или не именно так, но его схватят, прежде чем он закончит свое дело.
Он быстро сориентировался в новой ситуации, не тратя время и энергию на то, чтобы проклинать себя за необдуманность, — подавляя нетерпение, он отошел слишком далеко от лагеря и оказался вне пределов слышимости. Плюс непростительная неосторожность, с которой он оставил следы приведшие полицию прямо к нему. Это была идиотская ошибка. Только дебил мог сделать что-то подобное, сведя усилия многих месяцев к нулю. В душе он расслышал голос Сульвейг: «Что ты наделал, Себастиан? Твоя сестра никогда бы не совершила такой ошибки». И Себастиан признал бы правоту Сульвейг. Теперь он сидит здесь.
Он не сопротивлялся, сотрудничал настолько, насколько это возможно, не отвечая на их вопросы.
Зашифрованное короткое сообщение, которое он приготовил, не думая, что придется его посылать, было отправлено с помощью двух нажатий на клавиатуру мобильного в кармане.
Он знал, что она поймет.
Потом, когда они ждали подмоги, он бросил телефон там, где стоял. Его, конечно, найдут, осматривая территорию, но будет уже поздно. Он незаметно вдавил его ногой в сырой мох. Несмотря на присутствие двух сдержанных полицейских, в которых чувствовалось плохо скрытое возбуждение, он все еще находился под защитой темноты.
Подъехала полицейская машина, женщина-полицейский аккуратно подтолкнула его к ней, он позволил себе внутренне улыбнуться.
Он видел лицо матери. И той женщины, которая стала ее наставником, а в последние годы и его — кем? Подружкой? Едва ли. Любовницей? Если можно назвать любовью то, когда ее полная верхняя губа поднималась, обнажая зубы в волчьем оскале. Каролин, дарованная ему судьбой. Да, конечно, она была нужна ему. Она, словно ограждающий контур, держала их с матерью — вместе и врозь.
Вот как выглядел кошмар: Каролин быстро, будто в кино, засасывало в длинный узкий туннель, и она исчезала. Через секунду он обнаруживал, что все его тело, начиная с рук, распадалось на все более мелкие частички, которые необратимо смешивались с частичками тела матери, тоже распадавшегося. Его тошнило при мысли, что он мог стать с ней одним целым.
Истолковать этот кошмар легко: у него не было рук. Он раньше не делал выбор. Ему пришлось спать на диване, когда Каролин решила переселиться в его комнату. Комната вобрала ее резкий, сладкий запах; и она позвала его к себе. Отбросила одеяло и похлопала по кровати рядом с собой. Прыгай, дружок. И он прыгнул.
В другой версии сна он и распадающееся тело матери, заключив друг другу в объятия, исполняли абсурдный танец превращаясь из людей в воздух, в дурной запах в чьем то носу. В первый раз он проснулся оттого, что его вырвало на одеяло.
С тех пор как его руки стали свободны, сон больше не возвращался.
Комиссар, высокий, словно из криминального фильма, в мятом костюме и с трехдневной щетиной. Маленький толстяк с низким лбом и нависающим над джинсами пузом. Мужеподобная тетка в свитере с полицейской эмблемой. Они думали, что его легко расколоть. Что они поймали его в свою сеть как рыбу, и стоит только обработать его в стиле плохой полицейский/хороший полицейский, как он тут же раскроется и правда пойдет из него, как воздух из проколотого колеса. На самом деле он еще не определился, опустившись на стул в маленькой комнате без окон. Его молчание скорее было инертностью, чем сознательным отказом от действия, и не имело ничего общего с нежеланием признать свою вину. Он еще не решил говорить и поэтому молчал.
У этой маленькой смешной команды имелся отработанный план для подобных ситуаций, в котором у каждого была своя роль.
Пивной живот: без вдохновения, непрофессионально агрессивный, слишком глупый, чтобы решить проблему, которую кто-то на него навесил. Баба, пытавшаяся встретиться с ним взглядом, разговорить с наигранным сочувствием. Тот в костюме, поочередно играл то своего парня предлагал сигарету, сходил за бутербродом, — то вдруг стучал кулаком по столу и требовал отвечать на вопросы.
Ничто из этого не могло заставить его говорить, поскольку не имело значения. Если он раньше чему-то и научился, так это способности при необходимости покидать свое тело, переносясь мыслями туда, где царило спокойствие и никто не мог ему помешать. Словно надев очки, он видел этих людей неясно и вдалеке, а их голосов практически не слышал.
В комнате без окон он потерял представление о времени, понял только, что прошла уже большая часть ночи.
Из чистого любопытства он подумывал, не объяснить ли, как все это произошло. Чтобы посмотреть, поймут ли они. Он не боялся в результате своего признания оказаться в тюрьме — почти рассчитывал рано или поздно очутиться там. Меры предосторожности, принятые им, были направлены только на то, чтобы избежать случившегося: его поймают до того, как он закончит.
Он несколько раз собирался заговорить, но закрывал рот, понимая, что слова все равно не прорвутся сквозь преграды. Шум заполнял комнату. Только когда костюм наклонился над столом, Себастиан различил отдельные, четко выговариваемые фразы.
— Ты убил не того человека, правда, Себастиан? Собирался убить Томаса Эделля, потому что думаешь, будто он пытался совершить насилие над твоей сестрой в ту ночь двенадцать лет назад, причинить зло Мю, не так ли? Он, Улоф Пильгрен и Свен Мулин.
Костюм прижал ладони к столу так сильно, что побелели пальцы, и продолжил тем же однообразным тоном:
— Потому что это расценили как несчастный случай и не нашлось доказательств: мол, она сама могла упасть и разбить голову об острый камень, словно внезапно потеряла рассудок и побежала в лес, в темноту, и бросилась на снег, чтобы умереть. Потому что
