Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Да откуда он взялся?
— Краб его привез. Желает присоединиться... примкнуть... и требует ознакомить с программой.
Веревкин поморщился:
— Где собираются?
— Далековато: на Степной — в Нахаловке. Да я уж как-нибудь доведу.
— В котором часу?
— Велели вас к одиннадцати доставить.
— Что значит — доставить? Под конвоем?
Приват-доцент нахально глянул ему в глаза:
— Смотря по обстоятельствам. Сами должны понимать... Андр... Иннокентий Матвеевич: взялся за гуж — не говори, что не дюж... Да! Чуть не забыл!
Деньжат малость прихватите — ребятам на текущие расходы.
— А я тебе говорил, что деньгами теперь будет Жора ведать — на Лазоревой?! — спросил Веревкин, и если бы Филимонов был трезв, он уловил бы в этом вопросе зловещие нотки.
— Вы напрасно, Иннокентий Матвеевич, обижаетесь. Затеяли вы дело такое, что без расходов не обойтись.
«Все ясно, — подумал Веревкин, — если я дальше буду откладывать, он, кажется, начнет меня шантажировать. С этой музыкой надо кончать».
Потирая небольшие пухлые ручки и став с этой минуты добрым, сговорчивым, Веревкин прошелся по комнате, глянул на чуть тлеющий закат в окне и решительно направился к шкафу.
— Ты, Иван Игнатьевич, малость зарядился, а я на дорожку рюмочку горячительной хлопну с твоего разрешения... Э! Да тут коньячок! — воскликнул он, распахнув дверцу шкафа.
— Может, и на мою долю найдется?
— А вот сейчас посмотрим... выясним... Все, что сверх моей рюмки останется в бутылке, — твое, — весело приговаривал Веревкин, и Филимонов не видел за распахнутой дверцей, но слышал, как булькает драгоценная жидкость.
Тем временем Веревкин вынул из жилетного кармана таблетку, похожую на очень крупную розовую чечевицу, и опустил ее в стакан, на две трети наполненный коньяком:
— Ого, тебе повезло, Филимонов! Почти полный стакан! Значит, и жизнь твоя будет полная!
Он подал Филимонову стакан, чокнулся с ним своей граненой рюмкой.
— «Юбилейный»! Авербаха угощал, да разве он толк понимает? Вот ты, Иван Игнатьевич, по старой памяти оценишь! Видел в жизни кое-что.
Филимонов принял стакан своими чуть дрожащими пальцами — свой последний в жизни стакан. Они чокнулись, и Филимонов, откинув назад голову и ритмично двигая острым кадыком, выпил все содержимое.
— Не хуже шустовского. Французскому чуть уступает в мягкости, а в общем — великолепный коньяк!
Веревкин попивал из своей рюмочки маленькими глотками, смакуя и в то же время разглядывая Филимонова:
«Да, износилась машина. Под глазами мешки, кожа серая, даже лиловатая... Руки дрожат... А ведь был красавцем! Не помню, как это было с одним деятелем, там, за пределами этой страны... он проглотил такую же таблетку... Его нашли мертвым в шезлонге... Паралич сердца! Мне сказали, что все зависит от организма... сутки-двое... У Филимонова, кажется, не богатырский организм, и не такая уж беда, если у него не найдется шезлонга!».
— О чем призадумались, Иннокентий Матвеевич?
— О бренности жизни, Иван Игнатьевич.
— «Быстры, как волны, все дни-и нашей жиз-ни...» — пропел, фальшивя, Филимонов.
«Всю жизнь фальшивил — фальшиво и умрет», — жестко подумал Веревкин.
В десять они вышли из дома. Луна, выплывая из-за крыши облсуда, на миг осветила фасады домов, темные деревья и опять скрылась в осенней мути. Шли они молча, погруженные каждый в свои думы. Филимонов впереди, Веревкин — еле поспевая за ним.
— Вечер-то какой! Красота! — восторженно воскликнул Филимонов, обернувшись. — Глубокая осень, а можно подумать, что август на дворе.
Они свернули в один переулок, в другой и пошли колесить, все больше удаляясь от центра.
— Где же, черт побери, Степная?
— Самая крайняя, Иннокентий Матвеевич. Рубикон!
Миновали корпуса фабрики имени Микояна, полностью восстановленной после немецкого нашествия.
— Теперь близко, — сообщил Филимонов.
И вдруг раздался отчаянный свист, грохнул выстрел...
— Кажется, накрыли! — испуганно прошептал Филимонов и дернулся в сторону..
— Тихо! — сквозь зубы процедил Веревкин. — Иди так же медленно. Запомни: поставляешь мне старые скрипки, я плачу комиссионные, водил меня по одному адресу, где продается скрипка, адрес в объявлении оказался неточный, даже дома такого не существует. Понял? Повтори.
Веревкина слегка подташнивало. И когда он говорил, челюсть немного не слушалась, и он с трудом произносил слова.
«Может, обойдется? Откуда Филимонов взял, что облава? Какая облава? Трусливый народ!».
Кто-то стремительно бежал навстречу. За ним гнались. Веревкин взял Филимонова за рукав и оттащил его к крыльцу ближайшего дома.
— Ищешь для меня скрипки, — шептал Филимонову в самое ухо. — И до войны носил. Все! А там выкручивайся как знаешь.
Бегущий поравнялся с ними. Полы пиджака развевались, он хрипло дышал широко разинутым ртом.
«Все ушли, порядок», — успел сообщить он Филимонову, не замедляя бега. Или это почудилось Веревкину?
Филимонов сразу приободрился.
— Наше дело — сторона... По улицам ходить не воспрещается... Шли себе и шли...
— Предъявите документы, граждане.
Сержант милиции. Молодой, запыхался, тяжело дышит. Без всякой надобности осветил их фонариком.
— Пожалуйста.
— А ты что здесь делаешь, Филимонов? — удивленно спросил сержант.
5
Птенчики улетели... В железной печурке были горячие угли. На столе стояла нераскупоренная поллитровка. Вторая, видимо, свалилась со стола при толчке. Осколки валялись на каменном полу, весь подвал был наполнен запахом спирта.
— Ясно, что кто-то предупредил, — с досадой сказал Костромцов вошедшему Мосальскому.
Мосальский сунул свой маузер в карман реглана и с интересом огляделся по сторонам.
— Зал заседаний несколько мрачноватый. Говорят, у них и ковры бывают, и диваны...
Конечно, и Борис Михайлович был не менее огорчен, чем Костромцов. Но что же делать?
«Вэра не нащупал, — подумал Борис Михайлович, — жуликов и тех не поймал...».
И ему представилось, как будет разговаривать с ним Павлов, подбадривать. Фу, как нехорошо!
В проломе окна появилось лицо милиционера:
— Товарищ капитан! Там каких-то двух задержали. Сюда доставить?
Костромцов, лазивший в дыру, через которую, по-видимому, ушли бандиты, а затем исследовавший печурку, быстро спросил:
— Где задержали?
— За углом, товарищ капитан. Сержант Сорокин и я.
— Удача? Пошли, товарищ майор! — И они вылезли из развалин.
Задержанных охранял сержант. Мосальский внимательно разглядывал обоих. В одном он сразу узнал Бережнова: широкополая шляпа, как раз такая же в какой приехал Мосальский в Ростов, круглое невыразительное лицо, реденькие монгольские усы... Другой — высокий, в черной повязке, с одиноким и хитрым глазом.
— Вот документы, товарищ капитан.
—
