Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Вы, конечно, слышали выражение «инженер дефективных душ»? — говорила Наталья Владимировна. — Это о таких, как мой Леонид Иванович. Дело, которое выполняет он, требует непреклонности и вместе с тем большой человечности. Леонид Иванович редко говорит о себе. Как-то, к случаю, он рассказал, как в двадцатых годах ликвидировал опасную бандитскую шайку на Северном Кавказе. Без оружия он поехал один в стан врагов. На третьи сутки привел их всех за собой. Они грозили, что убьют его немедленно, если их обманут в каких-то выторгованных ими условиях, но все-таки ехали с ним...
Она задумалась, улыбаясь своим мыслям.
А Мосальский размышлял. Чем победил бандитов этот человек? Какой силой убеждения одержал он верх над головорезами? Какие струны человеческого самосознания затронул он в них? Как укротил их звериную ярость?
За эту операцию Павлов получил правительственную награду и личную благодарность Дзержинского. И не менее ценную похвалу жены, мнением которой он очень дорожил.
Как он переживал разочарования и неудачи! Как грустил, когда видел, что ошибся в человеке, которому хотел бы верить! Он любил говорить, что хороший хирург, ежедневно совершая операции, ежедневно видя страдания, смерть, кровь, никогда не привыкнет к этому, не станет профессионально черствым. Во время тысячной операции, как и при первой, ему так же жаль больного, так же хочется спасти его, и так же он не испытывает и секунды колебаний, когда понимает, что надо вырезать злокачественную опухоль, отсечь пораженную гангреной конечность. Тем серьезнее обстоит дело, когда речь идет о социальной злокачественной опухоли, о политической гангрене!
Немало времени прошло с тех пор, как Павлов сломил иступленное упорство белогвардейца-ротмистра Овсянникова. И вот — опять встреча с врагом, в иной обстановке, в год величайшей победы, в год окончания Отечественной войны.
Теперь в кабинет Павлова привели фон Груббе, одного из выдающихся немецких генералов, захваченных в плен при Сталинградской операции. Фон Груббе вошел, неестественно длинный, деревянной военной походкой, выработанной им, вероятно, путем дрлгих усилий, связанной со всей его психикой военного, со всем его культом военного лоска, военных планов завоевания мира. Однако Павлов успел подметить и другое: его бледность, его неестественно расширенные зрачки и легкое дрожание пальцев, когда он взял сигарету. По-видимому, генерал был в крайне возбужденном состоянии. На вопросы он отвечал сначала с напряжением, уточняя и взвешивая каждое слово. А затем потерял равновесие.
— Скажите, генерал, верили вы в последние дни Сталинграда, что мы сохраним вам жизнь?
— Нет, не верил. Но я и не искал для себя спасения, господин генерал.
— Нам известно, что вы храбры. Хорошо это качество не терять никогда. Не правда ли?
Настороженный взгляд, неопределенный жест.
— Сохранив вам жизнь, мы хотим спасти вас для мирной жизни. Вы допускаете это?
Фон Груббе чиркнул спичку — она сломалась. Он чиркнул вторую спичку — отскочила головка. Павлов приподнялся, щелкнул зажигалкой. Генерал прикурил, движением головы поблагодарил, затянулся и тогда только ответил:
— Да. Теперь я это допускаю.
— Ваши полковники просили меня передать вам примет. О вас они говорили с большим уважением. Вы для них — авторитет. Между нами, некоторые из них помнят, как вы, еще до Сталинграда, говорили им, что «этот одержимый ефрейтор приведет Германию к гибели». В тот период, в то время далеко не все генералы осмеливались так говорить о Гитлере!
— Я этого не отрицаю, но я не вижу связи с моей сегодняшней судьбой.
— А между тем связь эта есть. Неразрывная! Ваши полковники сделали практический вывод из ваших слов: они публично выступили против Гитлера. Их заявление помещено в печати, о нем знает весь мир. Они поступили правильно и в какой-То мере руководствовались вашим мнением по этому вопросу. В то же время вы сами пока что ограничились тем, что повлияли своим авторитетом на своих подчиненных. И все. Вы отмолчались! И я вправе сказать, что у немецких полковников оказалось больше мужества, чем у храброго генерала фон Груббе. Не, так ли?
— Конечно, вы вправе так думать.
— Впрочем, может быть, вы все еще верите в возможную победу Германии?
— Вы же знаете, господин генерал, что я сомневался в ней и до Сталинградской битвы. А теперь... Что ясе вы хотите теперь?
По-видимому, генералу вспомнились страшные ночи, проведенные в землянке в сталинградском котле. Железное кольцо советских войск все больше сужалось... Артиллерийский обстрел становился все более жестоким... Морозы... Тьма... Обреченность... Бесславие... Генерал весь как-то осел и утратил военную выправку. По-видимому, он очень переживал поражение.
— Итак, вы все сознаете, во всем отдаете, себе ясный отчет. Почему же вы остаетесь Пассивным, генерал?
И тут фон Груббе мгновенно преображается. Он вскакивает, мечется по кабинету, рычит и бормочет проклятия. Наконец останавливается перед Павловым и выкрикивает исступленно:
— Что вы мне предлагаете? Германию без армии?! Германию без колоний?! Германию без прочных границ?! К черту такую Германию! К черту, к черту! Zum Teufel!
Бледное лицо его искажено судорогой. Он вне себя. Он обезумел.
— Успокойтесь. Выпейте воды. Да... Итак, к черту Германию? Только прусский генерал может сказать так. А мы, Советская Россия, мы шли к победе через Брестский мир, через мир унизительный и страшный. Потому что мы любим свою родину, верим в свои силы, в народ. Вы имели случай убедиться в несокрушимости Советского Союза, в выдержке народа, в его
