Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
Тут лектор повел острым носом, высморкался, протер свои выпуклые очки и продолжал:
— Само собой разумеется, что вся эта многосторонняя и продуктивная деятельность требует материальных ресурсов и материальной базы, как то: тайная заброска к противнику замаскированных агентов, печатного оборудования, денег, радиопередатчиков, ядов, взрывчатых и зажигательных веществ, а также стрелкового оружия и патронов для индивидуальных убийц, вольных стрелков и замаскированных полувоенных отрядов. Как видите, хозяйство большое и хлопотливое, но тем приятнее пожать лавры этой тайной войны, которую мы ведем с коммунистическим миром.
Лектор сделал игривый жест в сторону аудитории:
— Дорогие мои друзья! Вам предстоит в этой войне быть офицерами тайной армии, уже начавшей невиданное в истории холодное сражение! Вам предстоит быть крестоносцами! Смелее в бой, друзья мои! На вас с надеждой смотрит все свободолюбивое человечество!
Он уехал и никогда больше не появлялся в школе, этот троглодит, проповедующий изуверство. Но каким-то образом стало известно, что остроносый лектор — это сам Шерман Кент, работник одного из руководящих учреждений одной из руководящих стран, — тот самый Шерман, которого американские журналисты называют «главным теоретиком по вопросам разведки».
В «Сольвейге» были собраны достаточно испорченные молодые люди, чтобы эта проповедь бесстыдства упала на благодатную почву. Благородство, честь, искренность... — все хорошие чувства и побуждения высмеивались и поносились. Провозглашались добродетелью подлость, вероломство, убийство. И все эти «Вацлавы», и «Штейгеры-Раскосовы» сосредоточенно слушали, составляли конспекты и «готовились приступить», как говорится, к делу.
Раскосову все это нравилось. То, что прежде он делал с опаской и в одиночку, на свой страх и риск, теперь мог делать под покровительством солидных организаций, финансируемых могущественными тузами, воротилами, банковскими королями. Раньше, совершив убийство, боялся не только тюрьмы, но и презрения. Отныне убийство провозглашалось доблестью и хорошо оплачивалось. Нет, честное слово, хорошие ребята — этот Стил и его хозяева! Охватывало нетерпение: скорей бы броситься в этот мутный омут, в эту опасную азартную игру! Безграничные возможности: тут можно получить и петлю, и пост министра... Может быть, придется разыгрывать роль коммуниста, ответственного работника? А может быть, придется прокрадываться по ночам к границе, чтобы только унести ноги?.. Но Раскосов верил в свою звезду!
Из «Сольвейга» нет-нет да исчезал кто-нибудь из учеников. Вскоре и Раскосова увезли из этого тихого уголка. Началась опять так называемая индивидуальная шлифовка. Одновременно с этим исчезли раз и навсегда из поля зрения Раскосова все, кто встречался ему в «Сольвейге», и он раз навсегда исчез из их жизни.
— Вы должны рыскать по дебрям жизни в одиночку, — проповедовал Стил. — Вы будете, как волк, пробираться лощинами, подползать к овчарне, хватать зубами очередную жертву и скрываться в кустах.
— Поэтично! — вздыхал Раскосов. — Но в то же время я в дальнейшем все время буду среди людей?
Итак, Раскосов поселился в довольно комфортабельном жилище. Квартирная хозяйка или на самом деле была глуховата или прикидывалась таковой, — Раскосов уже никому и ничему не верил полностью, это был первый и основной результат выучки в «Сольвейге». Он не верил никому!
Занятия, если это можно назвать занятиями, стали самыми необычайными с этого времени. Стил был неистощим на выдумки, только и жди от него какого-нибудь нового подвоха.
Если они заходили на одну минуту в магазин, Раскосов должен был впоследствии перечислить всех находившихся в магазине покупателей, подробно рассказать о расположении магазина, о том, что было на полках, где и какие выходы, окна, двери. Раскосов лучше всего запоминал личики кассирш.
Непревзойденным Раскосов оказался по части хищений. Стоило им вместе со Стилом прицениться к золотым часам в солидном торговом предприятии в центре города, как выяснялось полчаса спустя, что золотые часы каким-то чудом оказывались в кармане Раскосова, хотя они эти часы не покупали. Стилу приходилось возвращать вещь удивленному хозяину, туманно поясняя, что это «эксперименты».
— Бегите, нас преследуют! — вдруг объявлял Стил во время прогулки. — Встречаемся в сквере через десять минут.
Или они гонялись друг за другом в такси, в автобусах, на случайных машинах, или они стреляли в ствол дерева, в мишень из машины, мчащейся с большой скоростью, или они «заводили знакомства» на улице, учились пробираться в кино во время сеанса, учились давать взятки швейцарам, портье, билетершам... трудно перечислить все, что изобретал этот Стил, сохраняя при том невозмутимый вид.
Усталый Раскосов рад был тихо и мирно выпить стакан кофе в домашней обстановке или посидеть в тенистом саду, примыкавшем к дому. Вот это последнее занятие стало особенно нравиться Раскосову с некоторых пор.
Дело в том, что внезапно он обнаружил: в мансарде домика, где он поселился, живет дивное существо — девушка, которая к тому же встречается в саду с очень недурненькими подругами.
«Хоть тут я душу отведу после всех этих скачек, стрельбы, психологических этюдов, тем более что и Стил не раз говорил: женщины, пиво, увлечение искусством, коллекционерство и легкое чтение не возбраняются».
Оказывается, ее зовут Нина. Чудесное имя и даже напоминает что-то из прошлого. Но как же она хороша! Продолговатое лицо, точеный носик, легкие пушистые волосы пепельного цвета, матовая бледно-розовая кожа лица, необыкновенно длинные ресницы...
Нина мельком взглянула на Раскосова, и у него дух захватило. «Вот это глаза! Голубое пламя, а не глаза!».
Раскосов жадно разглядывал ее. Да, она действительно была красива. Три другие девушки с их парикмахерской красотой, гофрировкой белокурых причесок, с их яркими губами и плоскими фигурами ничего не стоили по сравнению с Ниной.
Познакомиться с Ниной было несложно. Оказывается, она живет здесь, а глуховатая хозяйка дома — ее родная тетя.
Нина при первом же знакомстве сказала Раскосову:
— У вас очень тяжелый взгляд. Я сидела на скамейке и все время чувствовала его на себе и не могла сосредоточиться.
— Я не мог не смотреть на вас, — очень тихо ответил он.
И с этого момента у них установились какие-то особые отношения. Они иногда взглядывали друг на друга понимающе. Даже не видя, чувствовали присутствие другого. И когда он говорил «Нина», он произносил что-то значительное, понятное ей одной. В противную кличку «Штейгер», которую он вдруг возненавидел, она умела вложить столько кошачьей вкрадчивости... И Раскосов совсем забыл, что еще в «Сольвейге» внушали ему правило: не влюбляться.
— Хотите, мы будем заниматься отгадыванием мыслей? — предложил Раскосов.
Они отыскали в саду заброшенную беседку, очень удобную для отгадывания мыслей своего
