Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Кому, например?
В смятении Черепанов называл наобум нескольких воров. А сам думал, думал, напрягая все свои силы: «О чем мог знать Килограмм? Кого мог выдать?..».
Был еще один человек, который неотступно думал об аресте Черепанова, о покаянном письме Веревкина, о сложном клубке событий на Карчальской стройке. Этим человеком был Казаринов.
Правда, вопросы, связанные с Карчальским строительством и обнаруженной здесь тайной вражеской ячейкой, вовсе не входили в сферу работы Казаринова. Этим занимался Мосальский под непосредственным руководством Павлова. Но Казаринов понимал, насколько серьезны все мероприятия по раскрытию преступлений на этой стройке, насколько выгодно было бы заняться этим и ему. Главное, пока что Мосальский действовал удачно, звено за звеном разоблачал действия врага. Казаринов понимал, что раскрытие всего этого гнойника — большая удача, и она плывет мимо него. Мысль его работала в том же направлении, как и у его непосредственного начальства — полковника Лисицына. Ему хотелось бы тоже каким-то образом включиться в эту работу, и руководило им не патриотическое стремление, не какой-то порыв, а самое простое тщеславие.
«Вот где можно было бы показать себя во всем блеске!» — думал Казаринов.
Совершив вместе с Лисицыным непростительный промах с этим мнимым Вэром, понимая, конечно, что такие ошибки не прощают и что они просто немыслимы в деятельности органов госбезопасности, Казаринов хотел бы чем-то загладить неблагоприятное впечатление.
Лисицын посоветовал ему параллельно с Мосальским повести расследование и изучение связей Черепанова, всей обстановки на новостройке. А для этого необходимо было под каким-то предлогом попасть на Карчальскую стройку, получить направление, получить какое-то задание, внешне не связанное с черепановским делом. Лисицын был рад, что Казаринов сам заговорил об этом, не пришлось его наталкивать, уговаривать, убеждать. Казаринов же радовался, что начальство его одобряет и поддерживает. Словом, они оба были довольны друг другом.
«Там видно будет, — размышлял Казаринов. — Присмотрюсь, покопаюсь, нападу на какой-то след... Тогда все увидят, на что способен капитан Казаринов!»
— Попросите, товарищ полковник, чтобы меня направили в командировку на Карчальское строительство!
— Надеешься на успех?
— Абсолютно уверен! Мы с вами, Константин Евгеньевич, такое дельце поднимем, что небу жарко станет! Не чета Мосальскому!
Лисицын задумался. Он видел, что Казаринов радостно возбужден. Очевидно, на самом деле загорелся. Авось и посчастливится урвать долю успеха...
— Как же достать командировку? — произнес он без особой уверенности. — Как убедить Павлова, чтобы он послал тебя?
Так они мечтали, так проектировали, полагая, что все у них идет как по маслу, что все им сходит с рук, все промахи, все ошибки.
И вдруг — как гром среди ясного неба: Лисицына сняли с работы, Казаринова сняли с работы. Мало того, их привлекли к ответственности за самовольное задержание Верхоянского.
И сразу полиняла вся самоуверенность, исчез весь апломб у этих бездушных чиновников. Они походили на лопнувшие пузыри. Лисицын валил все на Казаринова, — Казаринов, дескать, его подстрекал. Казаринов уверял, что он лицо подчиненное, делал, что прикажет полковник.
Павлов только морщился, когда ему докладывали об их недостойном поведении.
3
Еще раз подробно ознакомившись с делом Черепанова и делом Килограмма, генерал-лейтенант Павлов вызвал Мосальского.
Павлов считал необходимым тщательно вникать во все обстоятельства не только самого расследуемого преступления, но и всей обстановки, всех звеньев, образующих общую картину. Но проанализировав все полученные следствием материалы и придя к определенным выводам, Павлов не медлил уже ни минуты.
Когда Мосальский явился по вызову Павлова, он сразу заметил, что генерал-лейтенант чем-то взволнован.
«Предстоит какое-то серьезное мероприятие», — подумал Мосальский.
Павлов не любил предисловий и сразу приступил к делу.
— Ну, вот что, майор, — сказал он как-то особенно значительно, — все-таки на Карчальском строительстве мы не закончили операции, а там, как мне кажется, не все благополучно. Оно и понятно: всякий наш успех кое-кому покоя не дает. Мы сняли Килограмма. Затем выискали Черепанова. Что нам удалось бесспорно установить? Мы поняли, что были попытки руководить вражескими действиями на КТМ из Ростова. Так, невидимому, было задумано. Но мы до сих пор не выяснили, был ли кто-нибудь заслан на КТМ помимо Черепанова и Килограмма. А вряд ли они ограничились бы этими жалкими субъектами, разве что не успели.
— Жаль, что так называемый Вэр мало об этом рассказал! — заметил Мосальский.
— Вот именно. А Черепанов хитрит, виляет и явно говорит не все. И мы не можем оставлять здесь какой-нибудь неясности. На Карчальской стройке люди заняты серьезной работой. Впереди у нас еще тысячи больших строек, а что касается Сибири... нам предстоит совершить еще одно чудо: заново создать замечательный, может быть даже невиданный по размаху, обильный, счастливый край — Советскую Сибирь. Вы, конечно, поняли уже задачу?
— Установка ясна, товарищ генерал-лейтенант!
— Карчальская стройка должна быть чистой, как стеклышко. Убрать все помехи, дать полный простор строителям. Там Агапов, там Байкалов, отличное руководство. Мы обязаны помочь им. Сделать это нужно безотлагательно. Что за безобразие! На Агапова было уже два покушения! Черт знает что такое! Есть уже жертвы: тот же доктор Комаров. Я хотел бы, майор, чтобы вы приехали и доложили: «Ручаюсь головой, что на КТМ не произойдет больше ни одного эксцесса». Не только диверсантам, заговорщикам, у которых мы вообще отобьем охоту к нам пробираться, но даже просто неполноценным людям вроде нераскаявшихся жуликов или непробудных пьяниц и то там нечего делать. Работать на стройках коммунизма — почетно, это не только обязанность, это гордая привилегия, это — награда. Вот как надо это понимать.
— Понятно, товарищ генерал-лейтенант.
— Ну, действуй. Выезжай сегодня же. Вот командировочное удостоверение, я его подписал. Желаю успеха!
4
Когда Горкуша протрезвился и понял, за что арестован, он стал размышлять, как же выпутаться теперь из беды. Прежде всего он будет, конечно, каяться, проливать слезы и сообщит, что выпил лишнего, в этом сознается. А что он там кричал, кому грозился — этого он не помнит.
— Да что вы, гражданин следователь! Да кого же я убил? Я человек смирный, я, можно сказать, птахи не обижу, а начальство — разве можно? Начальство мы уважаем!
Он так плакал, так божился, так выспрашивал, кого же это он убил... Потом шумно радовался, узнав, что никого не убил, а только грозился убить.
— Кто тебе дал револьвер? — спрашивал следователь.
— Ну уж это вы на меня не наговаривайте, сроду таких штучек у меня
