Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
Вспомнились слова Вернера Зомбарта: «Смерть торгаша, а не героя».
«Вот она — судьба всей Британской империи! А когда-то и я служил этой мамоне! Делал ставку на «мудрость», заложенную в веках Дрейком и Питтом, Пальмерстоном и Биконсфильдом... Ничего у них не осталось: ни воли к жизни, ни силы сопротивления!».
И Уинстон Черчилль — в юные годы идеал Штунделя, розовый, как младенец, и хитрый, как сатана, — вспомнился ему внезапно.
«Как его называют? «Империалист № 1»? Вздор. Просто старый опытный приказчик, рассчитывающий, что когда-нибудь он все же надует своего хозяина. И это сам Черчилль! Какое падение! И главное, кто бьет эту великую, чванливую старую рухлядь? Их же выкормыш — страна без традиций, без прошлого, без национального лица, без сколько-нибудь серьезной культуры — США... США! — у них даже имени нет, трехбуквенное обозначение! Вот этой стране без прошлого и служит человек с темным прошлым — англичанин Стрэнди — и, пожалуй, служит усерднее, чем я... Что говорить, я тоже им служу... Но вместе с тем я знаю им цену. И я отлично понимаю, что сейчас эти американцы натворили в Европе, что они сделали с капитализмом европейских стран. Они его довели до полного абсурда. Жадность ослепляет их глаза, они хапают, хватают и, сами того не понимая, наносят капитализму Европы смертельные удары. И думают, что они поддерживают и укрепляют его! Совершенно дикая история!».
И на мгновение во всем своем обличье, как рожки улитки, выглянул Питер Штундель, стопроцентный немец, немец, несмотря ни на что, независимо от того, где он родился, кому служил и какую личину носил. В этот короткий миг по Пушкинскому бульвару шествовал, маршировал оберст фон Штундель, в мышиного цвета шинели с бобровым воротником, чистокровный ариец фон Штундель, в конечном счете всегда помышляющий о могущественной, повелевающей миром, беспощадной Германской империи. Да, только она, только Германия, возродившись из пепла, вновь могла бы стать фактором силы в нынешней слабовольной, мелочной и разрозненной Европе. Только одна она! А кто же еще? Уж не Франция ли с ее яблочным сидром и бергсоновщиной, с ее худосочием и шумливостью? Или Италия — страна мандолинистов, существующая только для того, чтобы терпеть поражения в каждой войне, устраивать забастовки и есть макароны? Штундель не видит даже малейшей возможности, даже намека на соперничество. Только Германия. Но для полного торжества рано или поздно придется ей схватиться с Соединенными Штатами. Это будет битва не на жизнь, а на смерть. Тут все пойдет в ход, все будет годиться: всепожирающее пламя напалма, водородные бомбы, сверхтанки, война в воздухе, на воде и под водой, — потому что только одному из них можно остаться и властвовать на земле. Такой Германии, готовой на все: на обман, на новую столетнюю войну, на любое применение и доказательство силы — такой Германии Питер Штундель готов бы послужить, хотя и родился в России и был американским агентом.
На Пушкинской площади вихрился снег. В Центральном кинотеатре кончился сеанс, и из его дверей хлынула оживленная, громкая, веселая толпа москвичей. И Питер Штундель растворился в сумраке.
2
Полковник Лисицын был далеко не уверен, что генерал-лейтенант Павлов согласится с его доводами. Конечно, Казаринов оплошал с Верхоянским, но вообще-то Казаринов как следователь будет посильнее хваленого майора Мосальского, да только ему все случая нет развернуться. Это глубокое убеждение Лисицына.
Казаринов талантлив, оперативен, смел! Разве это не послужит дальнейшему продвижению Лисицына? Тут пахнет большими удачами. Уж если, Казаринов что-нибудь говорит, значит у него есть основания! И Лисицын задумался, что бы такое сделать, чтобы выдвинуть на первый план Казаринова, а через это выдвинуться и самому...
Хорошо бы убедить генерал-лейтенанта Павлова и передать Черепанова Казаринову... Но это — нелегкая задача. Почти никакой надежды! Ведь Черепанова раскопал и арестовал Мосальский. Ему же Павлов поручил вести и следствие. Оно, конечно, логично, да и решает в данном случае генерал. Но что-то такое придумать надо...
А что если послать Казаринова туда, на Карчальское строительство, с большими полномочиями? Может, Казаринов там проявит себя? А то опять вся слава достанется этому Мосальскому? Недурна, черт побери, мысль!
Черепанова допрашивал майор Мосальский. Этот худощавый светлоглазый и спокойный человек внушал «Жоре с аэродрома» почти панический ужас. Черепанову казалось, что арестовавший его офицер знает не только его, Жору, со всеми его грязными и подлыми делишками, но и всех его близких и далеких родственников и даже случайных собутыльников. Соврать майору было просто невозможно. Выслушав какую-нибудь версию, плод напряженной работы черепановской фантазии, майор, не повышая голоса и все так же прямо глядя в глаза Черепанову, говорил:
— Опять сказки рассказываете, Черепанов. Ведь на самом деле все было совершенно по-другому...
И Черепанов неожиданно для самого себя рассказывал подробно, что не только делал и говорил, но даже думал.
«Гипнотизер какой-то! — с изумлением и ужасом думал Жора, вернувшись после допроса в свою камеру. — Мысли на ходу хватает и как-то так повернет все дело, что начинаешь рассказывать».
Мосальский не был гипнотизером! Но он был сильнее Черепанова всем своим существом, всем интеллектом. Он побеждал железной логикой своих суждений, он умел сопоставлять отдельные известные ему факты и далее добиваться, чтобы были заполнены недостающие звенья. Он помогал Черепанову преодолеть его собственную нерешительность, въевшуюся привычку хитрить и лгать.
И Черепанов ясно видел, что самое бы выгодное для него — это говорить все так, как было. Пожалуй, придется начистоту выложить и обо всем, что касается Ярцева: ведь Ярцева-то он сам в далекое путешествие снарядил... к праотцам... Или постараться кое о чем умолчать? Преуменьшить свою роль, смягчить вину, оставить лазейки для себя?
Все меньше становилось лазеек. Все отчетливее развертывалась общая картина преступной деятельности Черепанова и всех, кто с ним связан, всей цепи злодеяний, подлости, шпионажа, диверсионных актов, убийств. Жора еще не называл всех участников заговора. Он боялся мести. Он хотел взять на себя как можно меньше. Например, он ни разу не упомянул о топографе Зимине. Пытался выгородить также завклубом на аэродроме. Зато охотно перечислял свои уголовные дела, подчеркивал свою связь с ворами, жуликами, бандитами, ища в этом спасения.
— А вот Веревкин, то есть Бережнов из Ростова, — разве он уголовник? — настойчиво направлял Мосальский нить рассуждений. — Кто вас послал к Бережнову и с какой целью?
Черепанов молчал. Мосальский повторял вопрос. И Черепанов врал, что узнал о Бережнове от уголовника Килограмма и хотел получить от Бережнова деньги:
— Он всем
