Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Коров нужно разводить! Это никак не мешает постройке тоннелей! А уж тем более — построению коммунизма! — спокойно отвечала Клавдия Ивановна Широкова, и Зимин замолкал: он не любил ее внимательного взгляда.
— Мы, старики, сопоставляем все с прошлым, — в раздумье произносил Горицветов, — с временами гражданской войны, с карточной системой и воблой. А молодежь сопоставляет то, что есть, с тем, чего ей хочется. А хочется ей безгранично много. И-она в этом отношении права.
— Молодежь чувствует ярче, — подытоживал басом Колосов, подходя к столу.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЗИМНИЕ ДНИ
1
Когда Байкалов вернулся из своей поездки в Москву, в Лазоревой уже установилась зима, ясная, спокойная, с небольшими снегопадами, с лиловыми полосами на горизонте, с черными елями, торчащими из снежного покрова, с голубыми струйками дыма из всех печных труб.
С Байкаловым прибыл подвижной человек, одетый в полушубок, перехваченный ремнем, в ушанку, в валенки. Человек этот с интересом разглядывал и тайгу, и станционные постройки, и поселок. Светлые зеленоватые глаза его были внимательны, морозец вызвал только чуть розовую окраску на его лице.
— Хорошо у вас здесь, товарищ Байкало-в! — сказал он, шагая рядом с начальником политотдела по свежепроложенной дороге и прислушиваясь к похрустыванию снега под ногами.
— На охоту сходим. Вот будет красота! — пообещал Байкалов.
Но охоту пришлось отложить на неопределенное время. У приезжего — Бориса Михайловича Мосальского, прибывшего для расследования аварии с самолетом, — сразу же появились неотложные дела. Его устроили в гостинице, освободили небольшую комнату в здании управления. Степановна, заслуженный деятель чистоты и порядка управленческих коридоров и кабинетов, торжественно вручила ему ключ:
— Располагайтесь, товарищ... как величать-то вас, не знаю. Борис Михайлович? Это, значит, как и нашего кассира, товарища Родионова... Может, и не по-московски кабинетик убран, но за чистоту и тепло ручаюсь.
Мосальский поблагодарил приветливую старушку, раскрыл портфель и стал рыться в бумагах.
А про Байкалова и говорить нечего. За месяц отсутствия накопилось столько дел — голова кругом. Нахлынули посетители. Требовались решения, указания, советы по тысяче вопросов. А с трассы, которая становилась все длиннее, сыпались требования, жалобы, заявления... Приезжали инструкторы, секретари парторганизаций, начальники участков... И завертелась опять напряженная, интересная, содержательная жизнь.
Не ладилось с вечерним университетом марксизма-ленинизма. Открытый незадолго до отъезда Байкалова, он требовал много внимания, поправок и забот. Плохо было с лекторами. Кроме Ильинского, они оказались недостаточно квалифицированными и вели занятия, что называется, как бог на душу положит. Особенно Василий Васильевич Шведов. Говорили, что он часто уклоняется от предмета, пускается в рассуждения на самые многообразные темы, между тем предмет у него ответственный — он взялся преподавать историю философии.
Пришлось срочно пригласить Василия Васильевича к себе и провести с ним «душеспасительную» беседу.
— Как проходят ваши лекции, Василий Васильевич? — осторожно осведомился Байкалов, похлопывая по столу стенограммой последней лекции Шведова, которую ему доставила Тоня Соловьева.
— Как нельзя лучше, дорогой Модест Николаевич, — посмотрел на него ясными голубыми глазами Шведов, отличавшийся неизменно бодрым настроением. — Мой метод — не ограничиваться изложением предмета как такового, но всякий раз давать максимум разнообразных сведений познавательного характера. Это оживляет предмет. Например, в последний раз, говоря о Фейербахе, я упомянул и о квантовой механике...
— Но почему? В какой связи?
— Как говорится, к слову пришлось. А в конечном итоге — Все на пользу. Расширяю кругозор слушателей.
Байкалов отчитал его за это «расширение кругозора». Но видел по лицу Шведова, что они так друг друга и не поняли. Байкалов с досадой подумал, что ведь и грамотный и вообще хороший человек этот Шведов, но разбрасывается и плавает по поверхности.
«Вот бы сюда Наталью Владимировну!» — подумал Байкалов и тут же вспомнил, что Широкова пишет с Аргинского перевала: на тоннеле слабо с подготовкой кандидатского состава. Перечисляя актив, она упоминает топографа Зимина, но добавляет, что по некоторым соображениям не склонна с ним торопиться, хотя он, кажемся, готов бы подать заявление. Байкалов вспомнил Зимина. Да, да, у него близко поставлены глаза, и он считает всех дураками. Это он, придя с места экспедиции, рассказывал книжные истории про медведей...
И тут сразу вспомнилась Байкалову Ирина, и защемило сердце. Модест Николаевич ощутил беспокойство, горечь, волнение...
Ушел Шведов, пришел с докладом о состоянии политучебы инструктор политотдела, а Байкалов опять и опять вспоминал о письме Широковой, об Ирине и тут же решил, что на тоннельный участок не поедет, чтобы не видеться с ней, а пошлет своего заместителя или вот инструктора — хороший, толковый парень.
Странное дело: он, не признаваясь самому себе, все откладывал встречу с Ириной. Видеть ее хотел страстно, осуждал себя, считал, что уклоняться — значит попросту трусить, и все-таки под разными предлогами оттягивал со дня на день эту поездку.
— Поедешь к тоннельщикам, — объявил инструктору. — Я завтра подготовлю материалы.
Отпустив инструктора, Модест Николаевич закурил и подошел к окну, разрисованному серебряными зимними узорами. Тайга спала. Ветви пихт сгибались под толстыми пластами снега. Небо было бледное, как кусок льда. Искрились на солнце снежные просторы. Байкалов стал мысленно разрабатывать маршрут, по которому он поведет на охоту Бориса Михайловича. Интересно, как он ходит на лыжах. Да уж, наверное, неплохо. Он хоть и бледный, но крепыш.
Приятные мысли об охоте прерваны были приходом редактора многотиражки Белова. Евгений Леонтьевич спросил, «как Москва» и «как съездили», а затем положил на стол свежий номер «Магистрали».
— Чем сегодня похвастаешься, товарищ редактор? — весело спросил Модест Николаевич и взял газету, еще слегка влажную и пачкающую пальцы типографской краской.
— Прошу обратить внимание на вторую полосу, — загадочно сказал Белов. Как всегда, от него попахивало водкой, и поэтому он старался говорить в сторону.
Байкалов развернул газетный лист.
— А-а! — протянул он заинтересованно.
Четвертую и пятую колонку сверху до самого подвала занимало новое стихотворение Тони Соловьевой. Модест Николаевич прочел раз, прочел вторично, задумался и, глядя куда-то вдаль, мимо улыбающегося редактора, вполголоса прочел понравившиеся ему строки:
Хотим и будем жить удобно и просторно, красиво, плодотворно будем жить!
— Неплохо у нее получилось, — сказал самодовольно Белов.
— Я бы сказал, что талантливо написано, — поправил его Модест Николаевич. — Вырастим писательницу из нее. Вот увидите!
Несколькими часами позже Степановна занесла приезжему товарищу москвичу свежий номер «Магистрали». Вскоре Мосальский
