Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский
— Мне нравится! — воскликнул он, не здороваясь. — Где вы откопали?
— Наша! Здешняя!
— Но где она? Покажите мне ее!
— Это мы еще подумаем. Еще влюбитесь, чего доброго! Она девушка молодая, красивая.
2
Впрочем, Мосальскому было сейчас не до поэзии. Он целиком был занят Черепановым, пресловутым Жорой, приятелем Вислогузова и ставленником «мистера Вэра». Борис Михайлович знал о нем уже многое. Он как бы разглядывал его в микроскоп. В светлом кругу шевелился, извивался микроб, делающий несостоятельные попытки уползти за грань видимости.
Очевидно чутье опытного преступника подсказывало Черепанову, что пришло время, когда надо исчезнуть. Он был явно встревожен. Подал начальнику аэродрома заявление с просьбой освободить его от работы, так как он-де намерен учиться живописи. Ответ получил неопределенный и тогда попытался действовать через медицину. Предложил доктору Лосеву крупную взятку за подтверждение его болезненного состояния. Доктор выгнал его. Тогда Черепанов атаковал общественные организации: партбюро и местком. Он требовал, просил, страстно доказывал. Называя начальника аэродрома бездушным бюрократом, говорил, что «в нашей стране должны выдвигать таланты». Показывал оформленные им стенгазеты и даже принес ковер, на котором было изображено невыносимо синее море, лиловые камни, похожие на сложенные штабелем тюки, и несоразмерно большой орел, усевшийся на вершине шоколадного утеса.
— Знаете, сколько времени рисовал? Часа три, не больше! Ведь это же прямо стахановская работа!
Но ему только посоветовали записаться в кружок рисования при Доме культуры.
Черепанов не собирался скрываться в подполье, он только намерен был переменить на всякий случай место жительства, надеясь таким способом замести следы.
Сам по себе Жора был ясен для Мосальского. Нужно было только установить его связи, знакомства, присмотреться вообще к обстановке и людям стройки, да нельзя было упустить случай и не познакомиться подробнее со знаменитой Карчальско-Тихоокеанской магистралью. Мосальский побывал всюду. На тех участках, где железнодорожное полотно было уже готово, шла работа по постройке станционных зданий, депо, пакгаузов, вагоноремонтных мастерских.
Особенно понравилось Мосальскому на сто сорок шестом километре. Здесь строилась большая станция, и это было не случайно: отсюда должна была пойти ветка к обнаруженному в тайге угольному бассейну. Скульпторы и художники трудились над оформлением. Фасад вокзала, построенного из розового камня, легкого и изящного, был украшен барельефными изображениями строителей, побеждающих тайгу. Словно в оправдание замысла скульптора, тайга здесь отступала к самым сопкам и красиво обрамляла рождающийся поселок — лагерь победителей, новый завоеванный участок, облюбованный новыми людьми.
Перед вокзалом стояла и рассматривала барельефы незнакомая Мосальскому девушка в беличьей шапке-ушанке, такой же шубке и в черных поярковых пимах.
— Красиво получилось, правда? — спросила она, обернувшись к подошедшему Мосальскому.
— Очень хорошо! Даже очень-очень. Это уже наш наступающий завтрашний день!
— Вот-вот! Завтра, вмонтированное в сегодня. Мы живем, обгоняя время.
Девушка сняла с правой руки красненькую в белых узорах рукавичку, зажала ее зубами, вынула блокнот, карандаш и что-то записала. Она была необыкновенно красива, эта так просто заговорившая с ним незнакомая девушка в красных рукавичках. Серые лучистые глаза ее смотрели на мир доброжелательно и радостно. Мосальский оказался частью этого мира и поэтому тоже был награжден радостью, которая струилась из-под густых, темных ресниц девушки. Борис Михайлович подождал, пока карандаш не остановился в озябших пальцах. Девушка подышала на них и запрятала руку в смешную маленькую рукавичку.
— На вас и мороз не действует. В такой холодище — и размышлять о столь возвышенных вещах!
— О каких вещах? — удивилась девушка и непонимающе посмотрела на Мосальского.
— Ну, что-то очевидно для дневника...
— Ой, что вы! Я не веду дневника. Это для заметки в «Магистраль».
— Так вы журналистка?
Девушка вспыхнула.
— Только пробую... Меня в редакцию совсем недавно перевели. Раньше я у Манвела Ваграновича работала, в финансовом, машинисткой. А вы, конечно, из Москвы?
— Неужели это у меня на лбу написано? Сознаюсь, действительно так. Из Москвы. Фамилия моя — Мосальский.
— А моя — Соловьева.
— Тоня?
— А вы откуда знаете, как меня зовут?
— Я читал ваше стихотворение, товарищ Соловьева. Оно мне понравилось.
Тоня не смутилась. Не стала говорить обычных в таких случаях фраз. Она заглянула Мосальскому в глаза и, словно прочитав в них, что он сказал правду, чуть покачала головой.
— Наверное, «Лазоревый город»? Сначала мне самой нравилось, а когда напечатали, вижу, что недоработано. Вы тоже пишете?
— Только бумаги казенного образца. Но литературу изучал.
— Вот это замечательно! Уж вы меня извините, но я теперь от вас не отстану. У меня тысячи сомнений, а посоветоваться почти не с кем.
Тоня потащила Мосальского к заканчивающейся постройке депо.
— Вы только посмотрите, что сделано здесь нашими строителями! Совсем-совсем недавно здесь была настоящая таежная глушь. Вот тут как раз росло дерево, мы вчетвером не могли обхватить его. А вон там, где сейчас дом связи, убили рысь... А здесь мы бруснику собирали... Мне очень нравится этот розовый камень. У нас ведь все новое: и то, из чего строят, и то, как строят. Новая техника, новая архитектура...
Выпалив все это, Тоня закончила без всякого перехода несколько неожиданным и простосердечным признанием:
— Вы знаете... когда я стану совсем-совсем настоящей писательницей... тогда я напишу книгу о будущем. Ведь это можно? О будущем, куда обращены все взоры людей... Только это, наверное, очень трудно.
— Ну и что ж, что трудно. Дерзайте.
Они разгуливали по строительной площадке будущей железнодорожной станции будущей великой магистрали и так увлеклись разговором, что не заметили, как к ним приблизился какой-то человек:
— Эгей! Соловьева!
Оба вздрогнули и обернулись. Подошел рослый молодцеватый человек в кожаном пальто на цигейке.
— Мне сказали, что вы тут обретаетесь. А у меня для вас материалец... — И незнакомец вопросительно поглядел на Мосальского неприятными, странно близко поставленными глазами.
— Здравствуйте, — отозвалась Тоня, как показалось Мосальскому, без особенной радости. — Вот познакомьтесь: Зимин — наш знаменитый таежный скороход. А товарищ Мосальский из Москвы. Мы тут литературный диспут затеяли.
Зимин сильно сжал руку Мосальскому.
— Литература, конечно, хорошее дело, — сказал он равнодушно.
И тут же перестал интересоваться Мосальским, подхватил под руку Тоню и повлек ее в сторону:
— Сногсшибательные разоблачения! Бюрократизм и недопонимание великих задач социализма в аппарате тоннельной конторы! Я даю вам в руки целый клад!
— Извините! — крикнула Тоня Мосальскому. — В Лазоревой обязательно увидимся!
Соловьева помахала рукой в красной рукавичке,
