Часы смерти - Джон Диксон Карр
– Я слышу, – ответила Элеонора очень тихо. Она сидела неподвижно, сплетя пальцы рук. Потом отбросила назад волосы, грациозно качнув головой на высокой шее. Но взгляда при этом от него не отвела. – Спасибо за помощь, Крис.
– О да, право, не за что, – отмахнулся он с едва заметной поспешностью. На мгновение ему показалось, что в ее интонации слышалась не благодарность, а нечто иное, но он тут же отбросил всякие мысли о том, что она могла вложить в эти слова скрытый смысл. Он сидел с побитым видом и излучал любезность. – Вы… Я вам больше не нужен? Если нет, то я, пожалуй, пойду. Грязное это дело, но уж раз никто тут не пострадал по моей вине…
– Боюсь, вам необходимо разрядиться, сменить обстановку. Да вот, кстати, – сказал Хэдли с величайшей учтивостью, – вас приглашают. Мои юные друзья очень скоро отправляются… в кино, и они настаивают, чтобы вы к ним присоединились. Они считают, что обстановка в доме сейчас напряженная и ваша беседа с домочадцами может лишь подлить масла в огонь. Вы ведь настаиваете, чтобы мистер Полл пошел с вами, не так ли?
Он посмотрел на Хастингса, который тут же кивнул. Худощавое лицо молодого человека ничего не выражало, когда он вскинул темные глаза на главного инспектора.
– Мы настаиваем на этом, – подтвердил он, тайком шаря у себя в кармане. – Ха-хо-хо! Да, настаиваем, – повторил он уже увереннее. – Нет ничего приятнее, чем отметить радостное событие, не так ли? Непременно трехчасовая программа. Я только думал… может быть, к примеру, нам прямо сейчас и отправиться?
– Подождите минутку, – обратился к нему доктор Фелл сонным голосом. – Мне тут пришла в голову одна… Скажите, мистер Полл, больше ничего не выплыло из тумана прошлой ночи?
Полл, пытавшийся разобраться в новом повороте событий, призвал к порядку свои разбредающиеся мысли.
– Вы имеете в виду, не вспомнил ли я чего-нибудь еще? Нет. Сожалею, стар… э-э… сожалею. Абсолютно ни черта. Очень жаль. Целый день вспоминал, но…
– Даже когда мисс Хандрет сообщила вам о том, что произошло?
– Увы.
– Ха! – На красном сияющем лице доктора Фелла обозначился маленький глаз с веселой искоркой внутри. – Но, возможно, у вас есть какие-то соображения… своя теория… насчет того, что могло случиться? После… кхм… того, как наша первая версия лопнула, мы пытаемся найти какие-нибудь новые путеводные нити.
Полл, немного польщенный, придал себе таинственный вид. Из грудного кармана он извлек плоскую серебряную фляжку, притворился, что предлагает ее всем присутствующим, и сделал глубокий глоток. Чашечка весов задрожала и опустилась, нагруженная этой решающей унцией виски. Его голос зазвучал с хрипотцой и еще более доверительно:
– Совсем на меня не похоже, не так ли? Нет. Я всегда говорил следующее: есть люди, которые думают, и есть люди, которые делают. Если бы я сделал что-нибудь, я был бы одним из тех, кто действует, но я не делаю. Понимаете мою мысль? Ну, на многое я не претендую, но одну вещь я вам скажу. – Он постучал по столу согнутым указательным пальцем. – Не нравится мне этот парень – Стенли.
Хэдли выпрямился на скамье.
– Вы хотите сказать, – произнес он среди полной тишины, – что подозреваете…
– Ну-ну-ну! Я сказал, что он мне не нравится, – упрямо настаивал Полл, – и он мне действительно не нравится. И он это знает, я из этого секрета не делал. Но когда Лючия мне все рассказала, я подумал: «Так-так!» Может быть, все это ерунда. Пьяные разговоры и пьяные бредни. Но зачем, спрашивается, ставят два ствола на одно ружье? Затем, что птиц всегда больше чем одна, иначе во что бы превратилась охота? Так вот. В доме имеется убитый полицейский – дело гнусное. И в том же доме оказывается еще один полицейский. И, как утверждает Лючия, оба парня друг друга знали и даже работали вместе. Неужели это никого не заинтересует?
Глаза Хастингса жадно загорелись. Потом огонь погас; он сжал кулаки и откинулся на спинку скамьи.
– Господи, как бы я хотел вам поверить! – проговорил он. – Но это бесполезно. Вы не знаете всей истории… этого происшествия… Что бы там ни было, я – надо же, не кто-нибудь, а именно я! – могу выдать этой свинье белоснежный карантинный лист. Он все время находился в комнате. Я его видел.
– В самом деле видели? – спросил доктор Фелл.
Он не повысил голоса. Но что-то в его тоне заставило всех затаить дыхание, и тишина стала похожа на черную яму, в которую с резким звяканьем провалилась упавшая ложка.
– Вы видели его в комнате все время? – продолжал доктор Фелл. На этот раз он говорил громче. – Вы видели Боскомба, да. Но видели ли вы Стенли? Если память мне не изменяет, он прятался за ширмой.
Хастингс медленно выдохнул. Он изо всех сил напрягал свою память, но не мог вспомнить ничего, что принесло бы ему удовлетворение.
– Нет. Вы представить себе не можете, как я жалею, что не в состоянии подтвердить вашу версию. Возможно, я и не видел самого Стенли. Но я видел дверь – лунный свет падал прямо на нее. И никто, ни одна живая душа не входила и не выходила.
Доктор Фелл потерял всякий интерес к этому вопросу.
– Почему вы не любите Стенли? – спросил он у Полла.
– Ну-у, черт возьми! Вечно он везде торчит, если вы понимаете, что я хочу сказать. Всегда у вас на дороге. Сидит в комнате Босси, попивает его виски и по полчаса кряду рта не откроет; а уж когда заговорит, то это непременно будет какая-нибудь гадость, черт возьми меня совсем. Кстати, это именно он всегда распространяется насчет испанской инквизиции.
Доктор Фелл глянул в угол потолка крошечным сонным глазом:
– Хм, да. Опять эта древняя несчастная испанская инквизиция. О, джентльмены, как беллетристы польстили ей, а все остальные неправильно ее истолковали! Вспомните ужас Вольтера: «Се sangiant tribunal, cе monument du рои voir monacal, qui l’Espagne a refu, mais ellememe abhorre»[33] – слова, написанные в те времена, когда в просвещенной Франции людей могли без суда бросить в Бастилию и продержать там, пока они не сгниют. Конечно, к тому моменту инквизиция уже едва держалась на ногах: не вырывала языков и не рубила рук по подозрению в политической неблагонадежности, как это было во Франции, но это не важно. Помнится, был у меня один друг, молодой писатель, который собирался написать исторический роман об инквизиции, живописуя ее ужасы. Роман был замыслен как главный труд всей его жизни. Он взялся за дело с энтузиазмом.
