Лондонский туман - Кристианна Брэнд
Но разразившаяся в саду буря, поднятая ураганным ветром с швейцарских Альп, создала необходимость срочно выбрасывать содержимое комнаты миссис Эванс — на сей раз из переднего окна на подъездную аллею. Соседи, привыкшие к неожиданному падению предметов из окон, восприняли это спокойно, всего лишь заметив, что у старой миссис Эванс очередной припадок, но на улице собралась толпа прохожих, а мальчишки попытались предпринять десантный рейд. Роузи, спускаясь вниз, чтобы предупредить прислугу и отогнать мародеров, признавалась себе, что поступила глупо, забыв, что с бабушкой в любой момент можно было ожидать вмешательства пожара, наводнения или землетрясения. Предпринимать вторую попытку было бесполезно. Оставался один маленький шанс. Она знала, что у Деймьяна должна иметься в банке пара сотен фунтов, а он много лет был влюблен в нее...
Поэтому Роузи все рассказала Деймьяну.
Деймьян жил с матерью, которая содержала меблированные комнаты где-то за Килберном — достаточно далеко, чтобы именовать это место Сент-Джонс-Вуд, но не слишком далеко от дома Эвансов на Мейда-Вейл, которую они, в отличие от матери Деймьяна, так и называли. Он был влюблен в Роузи с тех пор, как много лет назад она маленькой девочкой с желтыми косичками посещала детский сад при сельской школе для мальчиков, где учился Деймьян. Конечно, любви препятствовало то, что он стал убежденным, хотя не слишком хорошо информированным, коммунистом и сознавал, как глубоко ее семья погрязла в капиталистической скверне. Старый Том — дедушка Томаса Эванса — наживался на угле, перемалывая почерневшие лица шахтеров, хотя и на солидном расстоянии, что, очевидно, позволяло многим поминать его добрым словом. Но Том умер давным-давно, и что же произошло с его деньгами? Они переходили по наследству — никто и пальцем не шевелил, чтобы заработать их, кроме, конечно, самого старого Тома, который, однако, вбил себе в голову нелепую идею, что может распоряжаться деньгами по своему усмотрению, в том числе тратя их на образование единственного сына. Но молодой Том не успел насладиться деньгами, так как погиб в Первую мировую войну, оставив все своему сыну Томасу, который вложил их в медицинское обучение и теперь комфортно существовал на заработки. Правда, знаменитого состояния едва хватило, когда Томасу Эвансу пришлось обзаводиться домом для сестры и вдовствующей матери, которая медленно, но верно сходила с ума, однако все они жили в достатке и удобствах, основанных на чем? Да все на тех же людях с улыбающимися лицами менестрелей, работающих под негров{9}, которые скрывали болящие угнетенные сердца. Следует отметить, что мать самого Деймьяна, овдовев, не разделила свое наследство между рабочими, чьи мозолистые руки добывали его для нее, не положила деньги в банк, а истратила их на меблированные комнаты и теперь усердно трудилась, лежа на диване и давая указания маленькой старушонке, приходившей ежедневно на несколько часов, которую именовала «моей жалкой прислугой». Предприятие не принесло успеха. Ни они, ни их жильцы не вели комфортабельное существование, в отличие от семейства в довольно ветхом, но весьма презентабельном доме времен Регентства{10} на Мейда-Вейл, которое, если и не бросалось деньгами, но, по крайней мере, не экономило каждый пенни... Успешный или неудачный результат вносил существенную разницу даже в том случае, если речь шла о принципах.
Но что касается Роузи, избалованной, испорченной и полностью зависящей от постыдного наследства...
— Разве ты сделала что-нибудь для общества, Роузи, позволяющее тебе шляться во Франции с компанией никчемных французов?
— Женева не во Франции, а в Швейцарии, дорогой, — поправила Роузи.
— Едва ли ты это знала до того, как отправилась за границу, — заметил Деймьян. — Выходит, ты чему-то научилась, хотя бы элементарным сведениям в области географии.
Роузи искренне призналась, что научилась очень многому, но большей частью это не связано с географией.
— Дело не в этом, а в том, что ты не приносишь стране абсолютно никакой пользы. — Сам Деймьян приносил пользу стране, сидя за письменным столом в офисе, где он целыми днями выписывал в столбики и суммировал числа, символизирующие богатства презираемого им капиталистического государства, которое относилось к нему с завидным терпением.
— Ну, я не виновата, что у меня нет работы. Я ведь только что закончила школу.
— Многие девушки в этой стране покидают школу в четырнадцать лет.
— С удовольствием бы это сделала, — отозвалась Роузи. — Меня уже тошнило от школы Святой Хильды.
— Видит Бог, они не научили тебя ничему достойному.
— Они вообще ничему меня не научили, и это не их вина. Я была слишком тупой.
— В сегодняшнем мире нет места бесполезным трутням.
Роузи вовсе не хотела быть трутнем — она просто умирала от желания работать моделью у Пакена или в каком-нибудь подобном месте. Но если это невозможно, то что делать? Ведь общество не может безболезненно ее уничтожить, верно? Интересно, не будет ли Деймьян относиться к ней более терпимо, узнав, что ей грозит превратиться из трутня в пчелу-матку?
— Я хотела поговорить с тобой кое о чем, Дей. Речь идет о... о моей подруге, которая... ну, собирается стать матерью.
— Незамужней матерью? — уточнил Деймьян.
— Да, она не замужем, и вообще хотела бы не становиться матерью.
— Чепуха, — отрезал Деймьян. — Любая женщина имеет право на материнство. Скажи ей, чтобы она не сдавала позиций.
— Беда в том, что это не столько ее позиции, сколько пистолет у ее виска. Она верит в брак и всю эту старомодную чушь и боится, что если родит ребенка, то никогда не сможет выйти замуж.
— Раз она не была готова к бремени матери-одиночки, то не должна была отдаваться своему возлюбленному.
— Он не был ее возлюбленным. Она встретила его в поезде и, будучи молодой и неопытной, потеряла голову...
— Тем лучше. Нам нужны дети, рожденные не в оковах старых традиций, которые с самого начала будут верить в свободу, равенство... э-э... терпимость и... ну, все прочее. — Бедняга Деймьян слишком плохо выучил свою роль и постоянно путался в тексте.
— О боже? — мрачно произнесла Роузи.
— Так что похлопай свою подругу по спине и пригласи ее на собрание, которое мы устраиваем у меня в следующий четверг. В конце концов, никто не знает,
