Мэтью Перл - Тень Эдгара По
— Знак? Белый цветок? Выходит, это твоя работа?
Эдвин кивнул:
— Мистер Эдди всегда ходил таким щеголем, любил белый цветок в петлицу воткнуть.
— А куда и почему ты убежал потом?
— Это ж не для негров кладбище, сами знаете, мистер Кларк; не хватало, чтоб меня там застукали, да еще в сумерках. Не успел я на колени стать, как слышу — экипаж приближается. Ну, думаю, надо поторапливаться.
— Это был Питер Стюарт, мой деловой партнер. Меня искал.
— Я, мистер Кларк, газеты регулярно читаю, когда упаковываю. Меня читать еще Риджвеи научили, сам я букварь Вебстера[23] осилил, так что, вы не думайте, мигом различаю, где какой смысл, где по-доброму написано, а где со злобой. Так вот, в то время каждый день появлялась какая-нибудь злобная заметка про мистера Эдди, какой он был буян да дебошир. Живые — они, по-моему, просто сами себе хотели доказать, будто они лучше покойника мистера Эдди, вот как я думаю, мистер Кларк. А потом, не сразу, появился этот иностранец, стал по редакциям бегать да справедливости к мистеру Эдди требовать. Только, сдается мне, этот человек хотел шумихи; почву подготавливал.
— Его имя Барон Дюпен, — вставил я.
— Я с ним толковал, притом не раз. Просил уважить память мистера Эдди. Только знаете, про таких, как он, говорят: одна шкура осталась, да и та фальшивая; сбежал опоссум-то. Он или отмахивался от меня, или намекал: дескать, помогай, платить буду.
Мне вспомнился день, когда я застал Барона под руку с Эдвином и решил, что они в доле.
— Тогда-то я снова увидел вас, мистер Кларк. Вы с этим Бароном бранились из-за мистера Эдди. Я решил побольше про вас выяснить, пошел за вами. Вы провожали молодого раба на вокзал, защитили его от негодяя Хоупа Слэттера.
— Ты и Слэттера знаешь?
— Мне ли его не знать? Слэттер лично продал меня второму хозяину. Тогда я Слэттера не винил — я мальцом был, другой жизни не ведал. «Слэттер делает свою работу», — думал я. Но через много лет я обратился к нему с вопросом, кто мои родители и где они. Это ведь он их продал, разлучил меня с ними, даром что каждому хозяину божится: мол, семьи не разделяю, семья — это святое. Так вот. Кроме Слэттера, про моих отца с матерью никто не знал, а Слэттер говорить не хотел да еще тростью мне по ребрам прошелся. С тех пор не могу смотреть, как он гарцует по улицам, рабов в порт везет в омнибусах. Странное дело: как подумаю про мистера Эдди, сразу Слэттер в голову лезет, и наоборот. С обоими моя дорожка только на время пересеклась, но один связал меня узами рабства, а другой — вызволил. Я видел, как вы, мистер Кларк, бросили вызов Слэттеру. И подумал: «Э, да этому джентльмену помощь понадобится!» Вот и пошел за вами нынче вечером.
— Ты спас мне жизнь, Эдвин.
— Что за люди вас преследовали?
— Это мерзавцы, чистой воды мерзавцы. Видишь ли, Барон сильно задолжал одной парижской бандитской шайке. Он и про Эдгара По выдумывает, чтоб денег заработать.
— А ваша какая тут роль, мистер Кларк?
— Я в этом фарсе играть не подряжался — не хочу, чтоб меня в землю закопали! Знай, Эдвин: что бы эти типы себе ни вообразили, они заблуждаются. Они меня с кем-то путают.
— Я имел в виду роль в истории с мистером Эдди. Вы сказали, этот ваш Барон не о чести мистера Эдди печется, а руки нагреть хочет. Допустим. А ваш какой интерес?
Вспомнились комментарии родных и знакомых, разочарованные глаза потерянных друзей — Питера Стюарта и Хэтти Блум; я не нашелся с ответом. Впрочем, Эдвин явно не имел намерения судить меня с обывательских позиций. И я вдруг заговорил — сердечно, откровенно, как мне давно уже не случалось:
— С самого начала мной руководили примерно те же причины, что и тобой нынче ночью, когда ты бросился мне на выручку. Эдгар По освободил меня от страшной мысли — что жизнь человеческая предопределена раз и навсегда. Эдгар По воплощал саму Америку — независимость, отвергающую принятые рамки; хотя, по правде сказать, в отдельных ситуациях от рамок ему была бы польза. Мне крайне важно восстановить доброе имя Эдгара По, и не из корыстных соображений. Речь идет о родстве душ; да, именно о родстве душ.
— Тогда не расслабляйтесь, сэр. Дел у вас еще по горло.
Эдвин махнул официанту, и передо мной возникла дымящаяся чашка чая. Кажется, никогда в жизни я не пробовал более восхитительного напитка.
25
Домой я возвращался в состоянии куда как спокойном, что, пожалуй, было неестественно после столь бурной ночи. И однако, чувство облегчения приятно грело сердце. Обоих преследователей я оставил рыскать по балтиморским улицам; но не этот триумф и даже не Эдвин — неожиданно обретенный товарищ — внушали уверенную радость.
День выдался длинный. Я побывал в Бароновом логове, узнал тайну Огюста Дюпона — вечную его боль; в ходе переодевания и манипуляций с малаккой пролил смутный свет на последние дни Эдгара По (хотя простор для домыслов открывался широчайший). Нет, случилось еще кое-что. Ночной ливень умалился до прозрачного тумана, и мой взор то и дело выхватывал из этого тумана афиши — ярко-желтый фон, черный шрифт. Афиши висели на заборах и фонарных столбах; весь город был заполонен ими. Некоторые, сорванные непогодой, плавали в лужах. Бродяга в заношенном сюртуке застыл перед одной такой афишей, засунув руки в карманы, и при тусклом свете газового фонаря разглядывал написанное.
Я шагнул к нему, коснулся желтой бумаги, словно желая убедиться в ее материальности. Бродяга дрожал от холода; я набросил ему на плечи свое пальто, в которое он тотчас закутался с благодарным кивком.
— Что здесь сказано? — спросил бродяга и снял отсыревшую, с вдавленной тульей шляпу. «Неграмотный», — понял я.
— Кое-что важное, приятель.
И с переливами в голосе прочел текст, способный свести на нет публичную лекцию Барона.
Святые небеса — это в таком виде я шатался по городу! Изодранные мокрые сюртук и панталоны, не по размеру, без намека на сочетаемость; пальто отсутствует, голова непокрыта, на темени кровь; на ногах едва держусь и, если бы не щегольская, но, увы, поцарапанная малакка, давно бы свалился в канаву — вот какое отражение было возвращено мне зеркалом в холле «Глен-Элизы». В темной глубине маячил словно бы пришелец из иного мира. Мысль позабавила меня; я усмехнулся и стал подниматься на второй этаж.
— Эдгара По никто не грабил, — сказал я Дюпону вместо приветствия. — Теперь мне понятен ход ваших мыслей. У По была трость с потайным клинком. Он этой тростью «играл» у доктора Картера в Ричмонде; по крайней мере так пишут газеты. Получается, не мог не знать о клинке. Если бы кто-нибудь вздумал отбирать у По одежду или бить его, он бы попытался защититься.
Дюпон кивнул. Мне захотелось блеснуть и дальнейшими догадками.
— Что касается одежды, мосье Дюпон, она попросту промокла — день выдался дождливый. А в городе полно желающих обменять добротное, но мокрое и грязное платье на дрянное, зато сухое.
— Странные вещи все эти сюртуки, панталоны, сорочки, башмаки, — с философским видом завел Дюпон. — Немного найдется материальных объектов, которым дано быть и бесценными, и бесполезными. Мокрый костюм бесполезен и даже вреден для владельца; зато, как учит опыт, любой костюм рано или поздно высохнет, и какой-нибудь не слишком щепетильный деловой человек сможет продать его почти за ту же цену, что до промокания. Выгода для таких субъектов получается не моментальная, зато верная.
На столе стопкой лежали желтые афиши, неоднократно виденные мной по пути домой. Я взял одну.
— Значит, вы вполне готовы, сударь. Вы готовы! Когда только вы успели отдать это в типографию?
— Дел еще много, — отвечал Дюпон. — Все утро будет занято.
Я вновь перечитал текст афиши, обещавший публичную лекцию Огюста Дюпона с раскрытием обстоятельств смерти Эдгара А. По:
Истинный прототип знаменитого литературного персонажа, блистательного Дюпена, аналитик из Парижа, раскрывший скандально известное убийство мосье Лафаржа — жертвы отравления, — на сей раз представит в подробностях произошедшее с Эдгаром А. По третьего октября 1849 года в городе Балтиморе. Все факты собраны в ходе личных изысканий либо восстановлены посредством логических рассуждений.
Вход свободный.
На следующее утро я покинул «Глен-Элизу» еще до пробуждения Дюпона. В этот день Дюпон намеревался выступить с лекцией, и я хотел успеть расклеить побольше афиш. Я клеил их на стены магазинов, на ворота, на столбы. Послал за Эдвином; узнав про Дюпона, Эдвин согласился помочь с расклейкой — все равно он ведь целый день разносил по городу газеты. Я вручал желтые листки пешеходам и следил, как на лицах живо проступает интерес. Вдруг некто сам протянул руку за листком. Я поднял глаза; лицо было мрачное. Пальцы сгребли афишу. Генри Герринг прищурился и поверх листка оглядел меня с ног до головы.
