Мэтью Перл - Тень Эдгара По
В Европе, я знал, вокзалы обыкновенно расположены на городских окраинах; гости Балтимора нередко удивлялись, как это у нас рельсы начинаются в самом центре, а потом конная упряжка заменяется паровозом. Итак, негодяи приближались; я вскинул руку, чтобы привлечь их внимание к объявлению «Берегись локомотива». Мне это удалось. Французы завертели головами, а я припустил как сумасшедший.
Наконец я счел, что можно замедлить бег; оглянулся — ни души. Даже ливень приутих. «Спасен», — подумал я.
И тут, плечом к плечу, из мрака, словно бы простертого Плутоном, материализовались мои французы.
Смертная тоска взяла меня, но в этот самый миг передо мной вырос третий силуэт. Еще через несколько секунд я с ужасом узнал в нем того самого негра, который отирался поблизости от Барона и не сводил с меня глаз на улицах. После уверенного заявления юного Ньюмана о том, что Барон не держит чернокожих слуг, кроме него самого, я пришел к правомерному выводу: если этот негр работает не на Барона, значит, он в доле с французами. И вот он надвигается прямо на меня!
Свернуть было некуда — двое врагов сзади, один впереди. Прикинув, что в схватке с негром шансов у меня больше, я ринулся вперед. Негр поймал меня за рукав.
— Сюда, сэр! — шепнул он, не обращая внимания на мое сопротивление.
Я позволил втащить себя в темный узкий переулок; теперь мы бежали рядом. Ладонь негра лежала у меня меж лопаток; он подталкивал меня, облегчал бег.
Французы не отставали. Негр вдруг стал петлять — то передо мной, по позади.
— Делайте как я! — велел он.
План был понятен; я последовал примеру своего неожиданного друга. В темноте, при сильном дожде, французы скоро запутались и уже не знали, где я, а где мой спутник.
Внезапно негр бросился бежать в сторону от меня, и французы после секундного замешательства разделились — один погнался за негром, второй, как бы с новым приливом энтузиазма, — за мной. Но по крайней мере количество рук, готовых задушить меня, сократилось вдвое. Я не задавался вопросом, почему чернокожий, которого я считал врагом, решил помогать мне в противостоянии убийцам, — времени на раздумья не было.
Я получил преимущество, но действовать требовалось быстро. Мой преследователь остановился, поднял пистолет; дождь мешал ему целиться. Однако выстрел, подобный громовому раскату, все же раздался. Пуля прошила мою шляпу, сбила с головы. Ярость в глазах убийцы и громкий нечеловеческий клекот, вырвавшийся из его груди, напугали меня больше, чем звук и результат выстрела. Мокрая малакка выскользнула из моих пальцев, но я успел предотвратить ее падение.
Дождь постепенно стихал; под ногами чавкала грязь. Оскальзываясь, я пробирался по темным улицам, а за мной неумолимой тенью следовал француз. Я пытался звать на помощь, но горло, стянутое страхом и одышкой, не повиновалось. Силы наши — мои и моего врага — были на исходе, погоню осложняли выбоины и лужи, и все-таки остановка грозила смертью. Вдобавок одежда моя промокла насквозь, шляпы я лишился — иными словами, имел вид настоящего бродяги, грозы добропорядочных горожан. Никто не стал бы меня защищать, никто не дал бы приюта. Мы находились теперь в промышленном районе; я углядел зияющий проем — это ветром распахнуло дверь большого пакгауза.
Я бросился туда, быстро нашел лестницу, ринулся на второй этаж, где наткнулся на единственное свежепокрашенное колесо. Оно не лежало, а стояло вертикально и высотой было мне почти по шею. Я понял, где нахожусь.
Меня окружали колеса, дилижансы, шины, ремни, оси — я определенно был на каретной фабрике Керлетта, что на Холлидей-стрит. На первом этаже выставлялись на продажу новейшие образцы карет. Идея о том, чтобы делать, выставлять и продавать товар в одном и том же здании, была тогда нова; в Балтиморе ее приняли только Керлетт да производитель клавишных музыкальных инструментов, располагавшийся в нескольких кварталах отсюда.
— Ну, господин хороший, ваша песенка спета, — послышалось на французском языке. В дверном проеме стоял мой преследователь. Грудь его тяжко вздымалась от продолжительного бега; глаза пронзали меня, подобно кинжалам. — Бежать больше некуда — разве только вам угодно в окно сигануть.
— Нет, мне угодно поговорить с вами, как принято у цивилизованных людей. Поймите, я не собираюсь препятствовать вам при взыскании долгов с Барона.
Мерзавец шагнул ближе, я попятился. Взгляд у него был проницательный.
— Вот, значит, за кого вы меня принимаете, мосье? — криво усмехнулся он. — По-вашему, мы прибыли в Штаты, чтобы стрясти с какого-то болвана тысячу-другую франков? — В голосе слышалась обида за поруганную профессиональную гордость. — Нет, мы на такое не размениваемся. Дело в другом: на карту поставлено мирное будущее Франции.
Барон Дюпен, этот нечистый на руку адвокатишко, и мирное будущее Франции? Какая тут может быть связь?
Вероятно, замешательство отразилось на моем лице, ибо француз глядел теперь недовольно и нетерпеливо.
Собрав остатки сил, я толкнул гигантское колесо. Француз, однако, успел выставить ногу и руку, и колесо завалилось набок, не причинив ему вреда.
Я побежал в глубину помещения; бежал и знал — француз прав, скрыться некуда. Даже не будь я до смерти усталым и до нитки мокрым, я не нашел бы в этом огромном пространстве, заваленном деталями карет, ни единого безопасного уголка. В попытке перепрыгнуть через остов кареты я зацепился ботинком за какую-то деталь и под злорадный хохот, эхом отозвавшийся в пакгаузе, упал лицом вниз.
Однако упал я не на пол — все было гораздо хуже. Я запутался в сплетении веревок, удерживавших в задней части недостроенной кареты те детали, что еще не были закреплены на своих местах. Точно муха в паутине, я забился, задергался — и что же? Моя шея оказалась в узкой петле. Одним концом малакки я уперся в каретное сиденье, а рукоятью отчаянно пытался ослабить хватку веревок, но с каждым рывком они только плотнее сжимали горло.
Между тем противник мой приближался. Он забрался в карету, пока лишенную крыши, навис надо мной и с мерзкой усмешкой одним внезапным резким движением пнул, сбил с сиденья мою малакку. Я удерживал другой ее конец, но что толку — опора была потеряна, я вполне уподобился висельнику. Всякий раз, когда я пытался вновь упереться тростью или рукой в какую-нибудь деталь кареты, негодяй с злорадной готовностью пускал в ход тяжеленный сапог. Смертельное лассо неумолимо затягивалось, и тогда я просунул рукоять между горлом и веревкой. Одновременно я молотил ногами воздух, но несколько дюймов, отделявшие мои каблуки от пола, никак не сокращались.
Подвергнуться удушению, и кем — недостроенной каретой! Что за нелепая смерть! Я готов был вместе с моим преследователем усмехнуться прихотливости собственной судьбы.
В своем подвешенном состоянии я обеими руками стиснул малакку — так молится со свечой бедолага, сам не видящий избавления. Я сжимал трость настолько крепко, и ладони были так мокры от пота и дождя, что на них проступили беловатые линии, повторявшие прихотливый древесный рисунок. Глаза мои были зажмурены; как же я удивился, когда трость вдруг стала распадаться надвое, будто в моих руках таилась сила четверых верзил. Две части, соединенные посередине, разъялись, в просвете опасно блеснула сталь.
Я поднажал; одна часть оказалась ножнами, скрывавшими клинок, — самый настоящий, длиной целых два — нет, два с половиной фута!
— Эдгар По, — прошептал я. В иных обстоятельствах это были бы мои последние слова.
Но я разрезал удавку и, освобожденный, прыгнул в карету, рукой держась за приспособление, секунду назад готовившееся свести со мной счеты.
Француз примостился на каретном остове; изумление словно парализовало его. При виде моего оружия он забыл о собственном пистолете. С победным кличем я вскинул клинок и ранил француза в плечо. Зажмурился, отнял сталь, снова ударил. Француз испустил пронзительный вопль.
Я резко лег на пол, лицом вверх, ногами уперся в заднюю ось кареты. Француз, обезумевший, бледный, вопящий от боли, расширенными глазами смотрел, как я напрягаю ноги.
От моих усилий карета сдвинулась с места, покатилась, на ходу потеряв плохо закрепленное колесо, и, подобно гигантскому надгробию, скрыла под собой моего врага. Колесо задело и повредило паровую трубу, и вскоре следы борьбы потонули в клубах белого пара.
Я поднялся с пола, вернул клинок в ножны. Однако бешеное возбуждение триумфа не могло доставить меня домой; усталость и поврежденная нога позволили удалиться не более чем на десять футов от каретной фабрики, затем я упал. Опираясь на верную трость, я ковылял впотьмах и думал только о втором французе, который мог обнаружить меня в столь плачевном состоянии, не способного защищаться.
